Он вздрагивает, словно от удара. Игральные кубики с искусно вырезанными на гранях символами тают в пальцах, которые он рефлекторно сжимает, хотя и понимает, что не удержит морок, наведенный Скайуокером.
Исчезают не только кубики. Фоновое, навязчивое, перманентно-привычное ощущение чужой Силы уходит тоже. Он закрывает глаза, не реагируя на недовольный — опасливый, но с отчетливым раздражением в интонациях — голос генерала; пытается сосредоточиться и сознательно повторить то, что прежде удавалось сделать спонтанно.
Хочет ее видеть.
(по всей видимости, много хочет)

То, что еще недавно было похоже на непрочную, склонную к разрывам завесу, оборачивается глухим барьером. Рей отгораживается от него стеной — и не той, от которой он мог бы оставить один лишь пепел, единожды задавшись такой целью. Новое препятствие нельзя разрушить яростной лобовой атакой.
Беспомощность отвращает его почти так же сильно, как одиночество.

Вместо ответа он поднимает ладонь — всего лишь в жесте отрицания, но этого оказывается достаточно. Некоторые люди учатся медленно; хвала небесам, что вообще учатся (он невысокого мнения о способностях генерала и знает, что может рассчитывать на взаимность).
Эмоции туманят разум; он знает об этом и все равно позволяет им затопить все уголки сознания, даже те, существование которых отрицается вслух. Бен Соло — или то, что от него осталось, — ненавидит «тысячелетний сокол» так сильно, что связь с темной стороной Силы становится почти осязаемой. Погружаясь в ненависть сына Органы, он чувствует и его боль, и его обиду, и его тщеславие.
В самом себе он может отыскать лишь гнев.
И еще — страх, с которым не умеет справляться.

В последнюю попытку уходят все оставшиеся резервы. Едва ли понимая, что именно делать, он вкладывает Силу в ненаправленный, слепой удар — задумываться о целесообразности не хватает терпения, забивание гвоздей микроскопом возведено в абсолют и признано семейным видом спорта.
Она не имела права этого делать. Ни уходить, ни отказываться, ни... он понятия не имеет, каким образом Рей экранирует сознание, но приходит к выводу, что это его тоже не устраивает. Идеей фикс становится уничтожение любых ее защит.

(может быть, вместе с ней самой)
(даже лучше, если с ней)

Ничего не происходит. Или так ему кажется. Окружающий мир норовит раздвоиться, во рту чувствуется отчетливый медный привкус, руки трясутся почти бесконтрольно — поблизости, впрочем, некому заметить накатившую слабость. В первые секунды он лишь фиксирует картинку, никак не осознавая происходящее; отмечает, как генерал тяжело оседает по стене, скользит взглядом по тем, кто только пытается подняться.
(их голоса становятся громче, отчетливее, звучат назойливо, вплетаются в его мысли; чужая паника накатывает волнами, оставляя после себя бесконечную усталость — разумы не только распахнуты, но и изливают содержимое в пространство; совсем не тот эффект, сплошное разочарование)

В том, что кое-что у него все-таки получилось, он убеждается позже, когда наяву слышит расходящийся отголосками эхо женский голос.
Она говорит — все чего-то боятся.
Он думает — говорить о последних джедаях действительно было несколько преждевременно; галактика в очередной раз оказывается полна сюрпризов. Кто она? Откуда? Что знает о Силе? Знает ли хоть что-то?

Чужие попытки удержать дистанцию ощутимы, но не работают: он вцепляется в бреши, которыми пестрят ее щиты; разрывает последовательно и методично; не из желания навредить — из любопытства, подталкивающего к действию.
Кто ты такая? Что ты такое?

Первое правило построения диалога: собеседник должен что-нибудь ответить.

Сила скрадывает расстояние, как если бы они находились на разных углах ныне скомканного, утратившего геометрию листа. Предчувствие обгоняет встречу — он откладывает в сторону тренировочный меч — грубо слепленная поделка не способна причинить ощутимый вред, но баланс имеет практически тот же — и жестом просит всех удалиться. Последний из шестерки (преторианцев было восемь, он вспоминает тот бой как свою личную неудачу) оборачивается, прежде чем исчезнуть из виду; хватает нетерпеливого движения запястьем, чтобы стальная перегородка между отсеками рухнула вниз практически без амортизации, оставив рыцарей Рен снаружи.

— Что это? — алые всполохи застывают в воздухе, повинуясь его желанию. Такие же, только ярче, окутывают ее пребывающие в движении пальцы. Издалека кажется, будто они пульсируют.
— Впервые вижу, чтобы Сила так себя вела. Как ты это делаешь? — он возбужден, словно ребенок, которому подарили новую игрушку.
Лучшую из модельного ряда.

Отредактировано Kylo Ren (2018-01-30 05:22:28)

— Я так не могу, — признается он, полным восхищения взглядом следя за движениями ее рук. Нет большого практического смысла в том, чтобы придавать Силе визуальный облик, но сам факт подстегивает воображение. Ни о чем подобном он прежде не слышал.

Заслуга ее исключительности?
Или благодарить следует Скайуокера, приложившего все усилия к тому, чтобы его обучение было максимально бесполезной тратой времени?
(он думает: пятьдесят на пятьдесят, с легким перевесом в сторону методов покойного дяди)

Вопрос о том, что ему нужно, Рен, разумеется, игнорирует целиком и полностью. Он и сам пока не в курсе, что именно ему нужно, зачем и как это взять. В первую очередь, стоит сориентироваться в пространстве; обернувшись, он видит за спиной детали чужого интерьера и на несколько секунд теряется. Яркий дневной свет ложится на вытянутую руку, словно окно в самом деле находится рядом. Рен недоверчиво щурится, изучая мягкое бежевое покрытие под ногами, и пересекает комнату по диагонали, машинально огибая какое-то кресло, в которое по определению не может врезаться — потому что его самого нет в этой комнате, а кресла нет там, где находится он.
Сосредоточившись на том, что реально, Рен может различить очертания тренировочного отсека, но быстро перестает на этом концентрироваться: «Добивающий» известен ему до последнего уголка, чего нельзя сказать о месте, где живет (этот вывод он делает практически сразу) незнакомка.

Полная противоположность лаконичной эстетике Первого Ордена: сплошные пастельные тона, явная небрежность формы, отнюдь не идеальный порядок. Бегло оглядевшись по сторонам, он подмечает брошенный на спинку кресла плед, датаскрин неизвестной устаревшей модели, тысячу и одну мелочь на полках; спальня выглядит обжитой и обставленной со своеобразным вкусом. Ничего экстраординарного, на Корусанте хозяйка комнаты затерялась бы в считанные минуты.

— Мы ведь за пределами Внешнего Кольца, верно? — он подходит к столу, где стоит макет планеты незнакомого рельефа, утыканный маленькими флажками. Макет — самый настоящий, не информационная голограмма, из чего Рен делает вывод, что ценность вещица имеет скорее эстетическую. Либо в этой системе знать не знают о голопроекторах.

— Где-то в Диком Пространстве, судя по твоей реакции, — добавляет он, в третий раз за минуту одергивая рукав тренировочной туники; забыв про макет, переключает все внимание на девушку — вернее, на обрывки ее ощущений. Полноценное вторжение в чужой разум без веской причины кажется излишним. Рен довольствуется тем, что она сама, не слишком сдерживаясь, позволяет прочесть; после всех фокусов с Силой он практически ни в чем не уверен и лишь одно может утверждать наверняка: она понятия не имеет, о чем он говорит. Но — тянется в ответ, чтобы узнать. Неумело и не слишком осторожно, словно не сталкивалась прежде ни с кем, кто способен защищать свой разум от чужого любопытства.

— Пожалуйста, не надо. Это будет больно, — в первую очередь, для него, но дальше возможны варианты, о которых принято умалчивать из вежливости.

— Лучше спроси, — уголок его губ чуть заметно дергается.

Общаться с кем-то, кто столь явно чувствует Силу и при этом не пытается Заставить Кайло Рена Что-То Сделать, оказывается крайне интересно.

Отредактировано Kylo Ren (2018-02-05 05:39:30)

Склонив голову набок, он следит за ее движениями и не без удивления отмечает, что она не выказывает страха — напротив, без опаски подходит ближе; свободно сокращает дистанцию, словно хочет наглядно продемонстрировать, кто именно здесь является гостем (опционально, нежданным). Вступив в полосу света, незнакомка чуть щурится и встряхивает головой; в темных волосах проскальзывают золотисто-рыжие искры. Он против воли вновь заглядывается на ее руки — узкие ладони, теперь уже не окутанные неясным алым свечением, беспокойные подвижные пальцы танцовщицы или музыкантки. Оборачиваясь к ней всем телом, Рен остро чувствует, насколько неповоротлив и тяжел — что в сравнении, что в принципе. В бесконечном списке претензий к себе становится на одну позицию больше.
Она говорит: «планета, третья от солнца; где-то пятая или шестая по размерам, если брать в расчет...».
Он слышит: «модель биби, астромеханик на селеновом накопителе с термосканерным...».
Хочется то ли рассмеяться, то ли закатить глаза, но в этот раз Рен не перебивает: в имперских архивах — он готов биться об заклад, — никакой информации о солнечной системе нет и никогда не было. На известных ему картах звездного неба она тоже не обозначена; стоит слушать и запоминать. Не исключено, что прыжок до Земли даже в гиперпространстве займет неделю.
(он мысленно одергивает себя — разумеется, совершать такой прыжок нет ни малейшей необходимости)
(чисто арифметический интерес)

— Знак принадлежности. Меня зовут Кайло Рен. Иногда — магистр рыцарей Рен. По особым случаям и торжественным датам, — он фыркает, убирая приставшую к щеке влажную прядь волос; запоздало жалеет, что сказал больше необходимого: раскручивать цепочку, уточняя, какого рода случаи и даты имелись в виду, совсем не хочется.
— В известных мне системах полно обитаемых планет вроде твоей. Можешь представить себе этот хаос, — Рен машинальным жестом опирается на стол и вздрагивает, широко распахнув глаза, когда ладонь в самом деле касается полированного дерева. Отвернувшись, он усилием воли отгоняет чрезмерно реальное видение; фокусирует взгляд на темно-серых стенах «Добивающего». Когда пульс приходит в норму, вокруг не остается ничего, кроме знакомых очертаний тренировочного отсека. Ни комнаты, залитой светом. Ни девушки.

. . .

— Я так и не спросил, как зовут тебя, — Рен делает акцент на последнем слове еще до того, как глаза привыкают к полумраку камеры.
Камеры?
(прошло не больше недели, а она уже настолько вляпалась?)
— Что... — лайтсейбер сам оказывается в пальцах, то ли заглушая, то ли провоцируя его нервозность. У недавней собеседницы, съежившейся напротив, нездоровый цвет лица и заострившиеся скулы. Она медленно моргает и поднимает голову, реагируя на звук — так, что он может разглядеть предупредительный маячок на ее ошейнике.
Злость принимает почти осязаемую форму. Рен порывистым жестом вскидывает руку, желая превратить мерзкую вещицу в пыль, но в последний момент останавливается, не уверенный, что не сделает только хуже. Сделав шаг вперед, он опускается перед чужой пленницей на одно колено и внимательно изучает ее робу, крест-накрест перехваченную грубыми ремнями. Кто бы ни занимался дизайном костюма, в задачу входило не только обездвижить жертву, но и удержать ее от попыток воспользоваться Силой.
— Значит, ты преступница, — произносит Рен просто для того, чтобы не дать волю гневу и растерянности, и хмурится.

Она говорит голосом недавно разбуженного человека и норовит съежиться, стать как можно меньше и незаметнее. С каждым тяжелым словом воздух сгущается, дышать становится тяжелее — отголоски чужой ярости лишь подпитывают собственную; тлеющие искры разгораются, стоит взглянуть на ошейник, раздражающий ее кожу.
Скайуокер был бы счастлив, заполучив себе парочку: один — для любимого племянника, второй — на случай поломки первого. Рен легко может представить скупые слезы Леи, уверенной, что так будет лучше для всех, и молчаливое согласие Хана, привыкшего решать все проблемы за игральным столом.
Идеальное решение для борьбы с инакомыслием: просто посадить несогласных на цепь. Лучше, разумеется, в буквальном смысле, но сойдет и изящная метафора — как то вся суть его нелепого обучения, сводившегося, по большей части, к постоянным попыткам Скайуокера помешать ему хоть чего-то достичь. Никто из них не собирался помогать Бену Соло раскрыть хотя бы десятую долю своего потенциала. Все, чего они хотели — чтобы он перестал быть проблемой.
В результате Бен Соло попросту перестал быть. Удивительно, но они вновь остались недовольны.

— Потом они попытаются тебя убить. Если до сих пор не пытались, — Рен констатирует факт, по примеру собеседницы низко опустив голову; окружающее пространство вновь идет рябью — под темным шершавым покрытием проскальзывает блестящая полированная поверхность пола его личных комнат. Он стискивает челюсти, получив лишнее напоминание о том, что физически находится невообразимо далеко. Действительность безжалостна к его желаниям: нельзя вытащить Ванду из клетки силой одного лишь «хочу»; нельзя даже в гиперпространстве за сутки преодолеть расстояние в десятки тысяч парсеков; нельзя лишить Первый Орден верховного лидера по спонтанному капризу последнего — только не в разгар межгалактической войны, исход которой напрямую зависит и от него тоже.
Рен почти минуту сидит неподвижно, перебирая варианты, пока не остается лишь один, крайне сомнительного характера. Самоубийственного, если быть точнее. В высшей степени рискованного и совершенно неоправданного.
(уверен ли он, что она этого стоит?)

— Покажи мне, как это случилось, — он все еще не знает, чего именно ждет, и какие подтверждения ему нужны; действует скорее интуитивно. Ванда не сразу откликается, словно ей становится все тяжелее просто сфокусировать взгляд, но в конце концов едва заметно кивает. В момент, когда Рен касается ее подбородка, зеленые глаза вспыхивают алым.

Джанго он только для Марии; для них с братом — tata, и, совсем редко, oče. Мальчик — совершенно незнакомый Рену, бесконечно родной Ванде, — раскидывает руки, захлебывается смехом, пока Джанго, подхватив его за пояс, кружит в воздухе, словно маленький самолет.
Мария, она же, конечно, maminka, складывает руки на коленях и подается вперед, одаривая сына терпеливым взглядом ясных светло-карих глаз. Учить чему-то неусидчивое чадо — задача непростая, хотя сидящая рядом Ванда всячески старается ее облегчить (выписывает буквы, многократно повторяя одно и то же, бодро справляется с коротким диктантом про крестьянина и кур).
Джанго и Марию вытаскивают из-под завалов на шестой день, идентифицируют скорее количественно, нежели качественно; хоронят вместе, кое-как сложив части тел в нечто не слишком бесформенное. Впрочем, если и кладут по ошибке что-то лишнее, проверять все равно некому. Ванда выписывает буквы, особое внимание уделяя пяти, в строго определенном порядке.
stark.
Лица стоящих плечом к плечу не знакомы ни ему, ни ей, но объединены общим выражением — праведного, неукротимого гнева. Июльское солнце бликует на касках солдат, объявленных по чьей-то прихоти миротворцами; выхолощенные ряды военных теснят нестройную, отчаянную толпу митингующих. Ванде, крепко сжимающей в пальцах плакат, заливает лоб потом; старая ссадина ноет от соли.
praška proljeće je zakoviské léto
Штрукер замалчивает риски и предпочитает пояснения мелким шрифтом: сплошные «не подлежит», «не гарантирует», «не несет». Тех, в ком меньше злобы и жизненной силы, вывозят из лабораторий под тонким полотном (иногда сразу в непрозрачных пластиковых мешках). В Ванде злобы — на пятерых; отменной, черной, под надежной оболочкой железного терпения. Повинуясь движениям ее пальцев, деревянные кубики взмывают в воздух и описывают идеальный круг.
На смену холодной решимости приходят опасения; вынужденное сотрудничество оседает пеплом в горле, провоцируя сухой кашель и непрошеные слезы. У нее перед глазами — неровные, старательно выведенные буквы, обретающие плоть и кровь; крушение ориентиров и неустранимая системная ошибка, влекущая смену координат. Ванда собирается остаться вместе с агонизирующей Заковией, и потом почти жалеет, что не вышло.
Люди, стоящие плечом к плечу, не знакомы между собой, но объединены общей ненавистью. На ближайшем плакате, который захватывает телекамера, алым пляшет вопрос, который она не рискует себе задать.
кто убил мир?

«Точно не она», думает Рен, с трудом вычленяя собственные воспоминания из чужих, рухнувших на плечи единым блоком. Скользнув кончиками пальцев по ее коже, он дотрагивается до металлического ошейника и непроизвольно закрывает глаза, но информационный отклик так и не приходит. Догадка обретает плоть: манипуляции с Силой, если только дело не касается самой Ванды, ему здесь недоступны.
— Конструкция могла быть и получше, — голос подводит и ощутимо хрипнет; Рен морщится, подавив желание отмахнуться от чего-то невидимого и назойливого. Он понимает, что может ошибаться — и отнюдь не насчет конструкции чудо-устройства, — но принимает неизбежный риск.
Ванду Максимофф старались контролировать всю ее жизнь; люди, от которых она ждала помощи и участия, хотели лишь обладать ее силой, подчинить ее себе и использовать: путем бесчеловечных экспериментов, топорной вербовки, игры на чувстве вины. Они запутали ее. Ослабили. И обязаны за это поплатиться. Как поплатился Скайуокер, желавший лишь удержать его на коротком поводке, без единой возможности получить когда-нибудь личную свободу.
Одно лишь воспоминание о дяде придает ему уверенности для того, чтобы принять окончательное решение.

Люк был слаб. Никчемный сын великого отца, позор его крови, сухая ветвь семейного древа, которую необходимо было срезать еще до окончательного увядания. Перенос своего образа через всю галактику в конечном итоге стал его последним фокусом, но вовсе не потому, что таковой была изначальная цена (Рен знает; или думает, что знает; или просто надеется, что).
Он намного сильнее Скайуокера. Сила, доступная ему, давно вышла за пределы того, о чем только мог задумываться бывший наставник; то, что убило джедая-одиночку, не может быть угрозой магистру рыцарей Рен, превзошедшему даже Сноука. Не должно, по крайней мере.

Он больше не видит Ванду поблизости, но чувствует ее присутствие так отчетливо, словно на самом деле она находится в соседней комнате. Ее разум, все еще открытый, служит одновременно пунктирной линией и маяком; он хотя бы понимает, где должен оказаться, хотя переход больше похож на бесконтрольное падение в мутную темную воду, которому нет конца и края. Четырехмерное пространство теряет одну из граней: время больше не ощущается чем-то переменным, становится константой, замораживает в вечном «сейчас». Рен не может сказать, сколько прошло секунд, минут или часов. Он открывает глаза, уверенный, что найдет ее спящей или давно забывшей собственное имя, но Ванда сидит в той же позе, на том же самом месте, даже смотрит в ту же самую точку в районе его левого плеча.
Теперь, чтобы получить все необходимое знание, ему не нужно даже прикасаться к ее ошейнику. Рен почти восхищается тонкой настройкой — точно на Максимофф и любые ее попытки сопротивляться, — и с тенью неудовольствия считывает основные защитные механизмы. Биометрическая верификация (он делает мысленную пометку — проверить, кто является тем единственным, допущенным к разблокировке ошейника; опционально, оторвать ему голову и что-нибудь еще) и сигнализация, срабатывающая в ответ на любую стороннюю попытку разомкнуть контур. Устаревшие, но вполне надежные технологии в том случае, если кто-то собирается тихо улизнуть.

Рен, театральным жестом разрывая изрядно поднадоевший ошейник на несимметричные части, явно дает понять, что «тихо» его не интересует.
[icon]https://i.imgur.com/WEwvhjz.png[/icon][sign][/sign]

Отредактировано Kylo Ren (2018-02-22 01:45:24)