Ты не помнишь удара о землю. Твоё воспоминание последнее – крик [не узнать чей именно]. Крик страха от падающего на тебя неба, ты такой подлости от него не ожидал. Летать всегда чуть естественнее чем ходить было, не чувствовать земли под подошвами в прямом смысле приводило тебя в восторг. Интересно, появится ли у тебя теперь фобия падающего, размазывающего тебя по земле небосвода, обрушится ли на тебя цунами из желания сбежать при следующем взгляде на твою метлу. Это тебя больше всего пугало – не взлететь больше. И всё же последнее твоё воспоминание – перевернувшееся небо, саваном падающее на тебя, и застывшая в нём неподвижно метла.
Не ты один понять ничего не успел: он ведь летел прямо на тебя, прямо в лицо! Куда ты смотрел? Как мог пропустить его? Ты знаешь ответ, но не произносишь вслух. Слишком глупо, чтобы делиться с другими. Пожимаешь плечами, виновато роняя «видимо, я просто не такой хороший игрок». Да-да, всё дело в этом, а не в том, что вместо игрового поля ты взгляд с трибун не сводил. Всё зря – Лиса не нашёл твой взгляд. И до и после вопросом мучиться будешь не пришёл он или ты не увидел. Это волнует больше собственного болящего тела. В очередной раз в своей жизни думаешь, что так плохо тебе ещё не было, но в этот раз считаешь заслуженной эту боль и не жалуешься. Это ведь ты всё испортил. Это ведь ты сделал ему больно. Это ты тот, кто должен страдать. Хотя бы так, поэтому отказываешься от зелья, что могло бы снять её: ты уверен, милый? Абсолютно.
Ты проводишь без сознания целых три дня, но этого ты, конечно, не помнишь. Тебе рассказали. Прим с красными опухшими глазами, что нашлась у твоей постели сразу же, стоило только прийти в себя. Очень мило. Ты отвечаешь пожатием на её. Она касается, как всегда, так нежно и светится изнутри. Чувствуешь себя так ужасно, понимая: она действительно переживала о тебе дураке. Интересно, переживал ли Лис. Ненавидишь себя за эту мысль и за то, что думать смеешь о чём-то_ком-то, кроме милой девушки, что последние три дня сидела у твоей кровати; за то, что ни о чём другом думать не можешь, даже когда на безмолвный вопрос получаешь вполне определённое нет. Милая Прим всегда понимала тебя без слов. Но милая Прим никогда не была твоим братом. Интересно, было бы всё по-другому, не будь вы близнецами? Слишком много вопросов, на которые уже не узнать ответ.
Растягиваешь пересохшие губы в улыбке и просишь воды, садясь на кровати, откидываясь на спинку. Прим всё ещё не выпускает твою ладонь из своей, даже когда подаёт тебе стакан, а ты не выпускаешь её, сжимая крепко, ища опору. Ты эгоист, но ты так не хочешь оставаться один. Эти отношения больше не радуют, но сейчас действуют как лидокаин: сердце немеет, превращается в вакуум и не так больно при мысли, что Лис не пришёл, когда ты практически при смерти был. Прим говорит, что всё было очень серьёзно. Целительница говорит, что теперь-то уже всё точно будет хорошо. Собственное сердце ничего не говорит и только хочет свалить из твоей груди. Наверно, к более спокойному хозяину, не совершающему глупостей и планирующему дожить до почётных ста двадцати.
Прим говорит, что так волновалась; что не могла есть. Ты окидываешь её взглядом и отмечаешь впалость щёк. Можешь ли ты чувствовать себя хуже? Можешь ли ты быть ещё более плохим парнем для неё? Улыбаешься и говоришь спасибо. Она ласково называет тебя дураком, не понимая за что.
Пространство вокруг вас медленно обросло твоими друзьями, ты и не заметил как. Новость о том, что ты очнулся быстро распространилась и ты думаешь невесело, что хоть для кого-то ты что-то ещё значишь. На столике прикроватном хватает сладостей и подбадривающих открыток, пожеланий выздоровлений и тебе бы порадоваться искренне этому, но ты в потолок смотришь чаще, чем на друзей.
– … и тут он как закричит «Империо»! – Прим слегка повышает голос, возвращая тебя в реальность, в которой ты смеёшься вместе со всеми над шуткой её. В мыслях о том, кто не пришёл, ты пропускаешь мимо очередную остроту, воспроизводя смех автоматически, словно искусно заколдованный предмет, потому что Прим заслуживает парня, который будет смеяться над её шутками. Все остальные смеются тоже.
Ты три раза смотрел с надеждой как открывалась дверь и обманывался ожиданием: не Лис, не он, хотя только его ты и ждал секунду каждую. Ну же, придурок, я ведь почти умер – звал ты про себя, но целых три раза связь близнецов давала сбой, не доставляя сообщение адресату. На четвёртый раз ты почти не надеялся, при первом скрипе сказал себе, что это не может быть он и сердцу приказал довольствоваться тем, что есть – так, видимо, будет всегда. Но всеобщее молчание внезапное заставило поднять глаза. Взволнованный ты руку Прим ещё сильнее сжал, чтобы в следующую секунду отпустить совсем. Так легко отказался от неё и, кажется, сразу же позабыл.
– Я хочу, чтобы остался только Лис, – чуть поспешно, немного испуганно, когда брат шаг к выходу делает. Ты так давно не произносил его имя вслух. Он всё же пришёл. И хочется избить его подушкой за то, что не приходил так долго, за то, что готов уйти так легко сейчас. Но сдерживаешься: тебе ведь даже дышать больно. Может в другой раз. А пока взгляд с близнеца не сводишь, словно взгляд твой гарант, что не сбежит он, пока остальные комнату покидают послушно. В школе не осталось тех, кто о вашей маленькой драме не знал.
Тебе хочется сказать, что ты ждал его каждую секунду. Тебе хочется сказать, что это он должен был быть первым, кого ты увидел очнувшись. Тебе хочется сказать, что ты хотел бы увидеть его первым, когда открыл глаза. И что это он должен был держать тебя за руку и плакать у твоей постели. Хочется спросить, чем он занимался, пока ты тут лежал – обязательно язвительным тоном, говорящим «мог и не приходить совсем». Хочется снова сделать больно, так же как было тебе, когда думал, что не придёт он. Но всё это до момента только, как Лис впервые за долгое время снова смотрит тебе в глаза. И ты понимаешь, что в эти три дня, которых не было у тебя, но были у него, ему было хуже, чем тебе. И язвительное «ты не торопился» обжигает горло: ты ужасен, раз почти это сказал.
– Медсестра сказала, что я буду в порядке, но меньшим придурком, чем сейчас, уже не стану, – то ли извиняешься, то ли шутишь тихо, умоляя взглядом: ну же, подойди ближе, не уходи; я ведь так скучал. Пальцы изо всех сил одеяло сжимают, а грудная клетка сердце. И хотя пошевелиться страшно, отодвигаешься на один край, половину кровати предлагая Лису: заберись, как в детстве, и давай забудем; без тебя не чувствую себя я целым.
