Предлагая себя вместо Марка Джулиан знал, что поступает правильно. И хотя на самых далеких задворках сознания билась гаденькая мысль, что, возможно, стоило отступить в сторону и позволить Иарлату выполнить то, зачем тот приехал, он с легкостью задавил ее на корню. Он не знал всей ситуации Марка, он почти ничего не знал об Охоте, не знал, кем брату приходился этот Киран и почему это все было "между ними". Да, "сердечные дела", но что он, Джулиан, знал об этом? Только то, что он сам никогда бы не поступил так с Эммой. Никогда бы не подверг ее опасности, чтобы отомстить за свое сердце. Он бы, скорее, сам умер.
Судя по нетерпеливому, предвкушающему взгляду Иарлата, предстоящее не сильно-то от смерти отличалось.
- Это будет больнее в сотни раз, вы не имеет права этого делать! - почти кричит Марк, и его голос кажется далеким, чужим и в то же время потерянным, как у ребенка. - Джулиан, ты не должен этого делать, это мое наказание...
Джулиан все равно не слушает, потому что уже принял решение. Это, наверное, глупо, скорее всего, безрассудно, но он осознает все так четко и ясно, как никогда прежде, и почему-то спокоен. Абсолютно. Джулиан не чувствует холода - не чувствует ничего, когда стягивает рубашку и небрежно бросает в сторону, не чувствует твердую землю под коленями, не чувствует даже, как стягивается веревка на запястьях, кода его руки намертво привязывают к багровому стволу дерева, в кору которого, кажется, въелась ржавая засохшая кровь.
Голоса остальных смолкают - или просто затихают для него, даже выкрик Эммы доносится до него, как через подушку, и он непроизвольно задерживает дыхание. Сейчас будет. Сейчас начнется. Он правильно сделал, что заступился за Марка, тот его семья, всегда будет, несмотря ни на что. И даже если Охота сделала его другим - пускай. Он не позволит...
Звук первого удара он слышит раньше, чем спину обжигает острая боль - и Марк был прав, это в сотни, тысячи раз больнее, потому что ему кажется, что его кожу проткнули, разорвали, подожгли и все это одновременно. Джулиан не вскрикивает только потому что до крови прокусывает губу, но даже это не помогает избавиться от почти агонизирующей боли.
Не тяни, думает он, демоны тебя раздери, не тяни!
В книгах и древних свитках, где описывались древние виды наказаний (фэйри всегда были консерваторами - многое у них не менялось с незапамятных времен, когда охотников не было и в помине), кто-то писал, что удары плетью или хлыстом - одни из самых жестоких и необратимых, потому что кожа лопается, словно скорлупа яйца, и никогда, никогда не заживает до конца, оставляя после себя жуткие шрамы. С каждым ударом боль тоько усиливается, а новые приходятся на обнаженную плоть. Кровь и рваные раны - вот что такое это наказание.
Не тяни. Только не тяни.
Второй удар напоминает ад, если только он действительно существует, а перед третьим палач фэйри словно читает его мысли и издевательски тянет время. На четвертом Джулиан больше не может сдерживаться и коротко вскрикивает, пятый и шестой идут один за одним, словно Иарлат неожиданно вдохновляется его реакцией - садист, садист, самый настоящий, палачи не должны быть такими, разве нет? Но это фэйри, у них все через... Седьмой проходит мимо, словно он все-таки смог отвлечься на глупые мысли, но уже восьмой возвращает его обратно.
Ему кажется, он слышит чей-то крик, и с девятым ударом его прошивает осознание - Эмма тоже это чувствует. Пускай, не так остро - ангелы, он просто надеялся на это, почему он не подумал раньше? Но что бы это изменило? Ничего. Эмма должна была понять. Но он не имел права причинять боль и ей. Хватило ли остальным ума оттащить ее подальше?
На десятом он чувствует, как джинсы пропитывает его собственная горячая кровь и тяжелый металлический запах врезается в нос. Говорят, когда ты достаточно изранен, то перестаешь чувствовать боль, но, кажется, к ранам от оружия фэйри это не имеет отношения. А может, это все их магия? Специальная? Это ведь палач. Но разве палачи не убивают?
Половина, думает он, еще половина. Всего двадцать.
На двенадцатом он слышит чей-то крик - кажется, свой.
На тринадцатом боль обрывается так резко, что он не понимает, что просто потерял сознание.

Наверное, так должна выглядеть смерть - темно, ужасно жарко, а еще неудобно и даже движение головы, кажется, вызывает боль. Души ведь должны страдать в Аду, верно? А Джулиан ну никак не потянет на обитателя райских садов. Не с его поступками и не его словами. Не с его ложью и желанием нарушить закон, последствия которого, возможно, разрушат не одну жизнь.
Он эгоист, просто эгоист, но на самом деле это единственное, что он хочет лично для себя.
Когда у него получается открыть глаза, обстановка вокруг кажется знакомой - его кровать, его подушка, его рука рядом. Когда он пытается пошевелить пальцами, тело не отзывается болью - все почти нормально.
А потом он пытается встать и спину прошивает такая боль, словно Иарлат и его жуткие желтые глаза никуда не ушли.
- Могли дать обезболивающее, - шипит Джулиан - ладно, на деле, он почти хнычет, но это единственная слабость, которую он может себе позволить.