сколько раз примирение ваше представлял себе ты? сколько раз в голове прокручивал сцены эти, что были тобой, придуманы? собьешься со счета после первой же сотни, если начнешь пересчитывать. времени когда ты предоставлен сам себе предостаточно было. и как бы ты не старался от себя эти мысли гнать, убеждая себя что больше никогда-никогда даже не заговоришь с лорканом, никогда не помиришься с этим «предателем». они возвращались и наполняли твой разум без остатка. ==>
Пс, амиго, есть товар, отойдем, поболтаем? Новомодная штучка - crossray называется. Вызывает сильную зависимость, но имеет свои плюсы: вдохновение и соигроки на любой фандом.
Crossray |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Crossray » Бесстыдники » my days end best when
my days end best when the sunset gets itself behind ////
//// that little lady sitting on the passenger side
[nick]Reborn[/nick][icon]https://i.ibb.co/27L7f8Y/reborn.png[/icon][status]Эмоции мешают думать[/status]
Отредактировано Kim Possible (2020-03-06 21:32:07)
В Палермо стояла жара. Не то, чтобы это было удивительно – в Италии солнце было перманентным состоянием, но сейчас пекло нещадно, от чего у Реборна пот противно затекал за загривок. Хотелось раздраженно потереть шею ладонью, стянуть рубашку, прилипшую к спине, но он только выкрутил посильнее кондиционер в машине, выруливая на подъездную дорожку. Гравий хрустел под колесами уже привычно – и чего, спрашивается, всех тянет на этот гравий, что застревал в подошве, и приходилось его выковыривать или, если не было ни настроения, ни желания, и вовсе менять обувь. Но это не его дело – загоны богатеев остаются у богатеев, а у него же из собственности были лишь парочка квартир, больше похожих пристанище беженцев, чем на нормальное жилье, зарегистрированных на чужие имена, да квартира матери в Портофино, которую он не решался продать. То ли сентиментальность, то ли расчетливость – он не пытался себя понять, родной город не навещал, да и мать, помершую от передоза, когда ему еще и пяти не стукнуло, не вспоминал. Детство у него вообще в памяти не отложилось, разве что запах гнилой рыбы вспоминался с особенным призрением, спасибо, Дева Мария, за такой душевный подарок. В тех счастливых, окрыленных для кого-то годах, у Реборна не было ничего, что даже с натяжкой подходило бы под определение слова «хорошо»: только перочинный ножик под подушкой в приюте, спрятанный на случай, если голодные дети совсем съедут с катушек, да тяжелый взгляд наставника, что вытащил его из этого уничтожающего дерьма. Ничего интересного, если подумать. Отрочество полностью выместило из памяти те жалкие годы, в которые он лишь влачил свое существование, а не по-настоящему жил. Но то все детали – так, бисеринки, потерявшиеся под дубовым шкафом, которые уже никогда не пригодятся. Те времена давно прошли, забылись, а сам
Реборн никогда не страдал сентиментальностью и не желал вытаскивать их из глубин.
Солнце жарило, как и всегда, впрочем. Он поправил шляпу, чтобы поля отбрасывали тень на глаза, одернул пиджак, что деликатно прикрывал пистолеты в кобуре: деликатность – основа основ в его деле, даже важнее, чем предусмотрительность и осторожность; и вышел из машины, недовольно прищурившись и осматривая ленивым взглядом резиденцию, что была ему уже почти как родная, но, как и всегда, необычайно раздражала своей помпезностью. Кинув ключи услужливому камердинеру, Реборн, хрустя гравием – чертовы камни, потом вычищай обувь, чтобы не шкрябала по асфальту, выдавая его местоположение – легко взбежал по лестнице, входя в дом. В это место, удушающую своей роскошью резиденцию на окраине Полермо, он приехал с единственной целью – вернуть долг. Ему было плевать, что с него потребует Маркус, важнее было наконец закончить с этим делом, чтобы вернуться к привычным обязанностям. Мафия – пускай Реборн и не был частью какой-либо семьи, предпочитая свободное плаванье – требовала не только учтивости, но и соблюдения жестких правил. Иерархии. Казалось бы – беззаконье, казалось бы – ублюдки, убийцы, но Омерта и строгие, беспощадные порой правила, что корнями опоясывали саму мафиозную суть, что родилась именно тут, в Палермо, среди лимонных плантаций, чтились уже несколько веков, еще с тех времен, когда великий Джотто был еще мальчишкой, сбивающим подошвы о брусчатые мостовые. Закон и моральные, не прописанные на ветхой бумаге, устои, требовали всегда возвращать долги. Реборн был из тех, кто всегда следовал извращенной букве их Закона, не оступаясь и не оглядываясь. Это, и еще парочка мелочей, вроде исключительной исполнительности и аккуратности, уже давно сделало ему имя. Которое работало на него. Иногда, впрочем, и против – вот как сейчас. Желания находиться в этом доме, окутанным солнечным светом, словно пуховым одеялом, не было совершенно. Он бы с удовольствием потратил время, что сейчас уйдет на попытки построить аккуратный, полный полунамеков диалог, на что-то более полезное. Что-то, что могло бы пополнить его личные офшорные счета сотнями евро, а ему только и оставалось бы, что слышать эфемерный стук монет, натирая после заданий до блеска пистолет. Он бы хотел. Но не мог. Наставник в детстве, голодном и сером, говорил: держи спину прямо и выполняй обещания. Реборн, не смотря на прошедшие годы, эти простые истины выполнял беспрекословно. В конце концов, это не раз и не два спасало ему жизнь.
Горничная, встретившая его с услужливой улыбкой, вызвалась проводить Реборна до кабинета Дона – словно он сам не знал дорогу, право слово - и он, отдавая дань учтивости, позволил ей это сделать. Эдакий ход, известный всем сызмальства: мы будем делать вид, что окружаем Вас, дорогой гость, любовью и заботой, но не обессудьте потом обнаружить себя с отрезанным мизинцем или простреленной головой, Вы же все знали, дорогой гость. И в пасть к акуле вплыли сами. Реборн тоже знал. И поэтому пистолеты деликатно – о, это был самый тонкий намек из всех возможных – не убрал, а лишь еще раз, совершенно без нужды, одернул пиджак, под которым кобура вырисовалась достаточно очевидно, чтобы понять прозрачность этого действия.
Он правда, будь его воля, и носа не показал в этом месте: семейка Маркуса, хоть и играла достаточную роль на их теневой арене, но все же в последнее время репутацией обладала отнюдь не лучшей. Слухи, что проникали, словно крысы, в мафиозные бары, оседали пылью на ушах, и Реборн, идя за услужливой служаночкой, что очаровательно покачивала юбкой и накрахмаленным передничком, выряженная, по старинной, принятой более века назад, норме, не мог не заметить вязкой, камнем на плечах общей атмосферы поместья. Бастард – а Маркус оказался не самым умным мужчиной, в их мире все же залетных пташек не одобряли – выжженным клеймом лег на фамилию некогда влиятельной семьи. Реборн же, пускай и не гнался за репутацией, влипать в сомнительные истории, впрочем, не желал. Мальчишке, этой птичке, которой еще до рождения оторвали крылья, нужно будет взлетать самому. Он же, стоит ему вернуть должок, который, он очень надеялся, не будет связан с незаконным ребенком, что станет грязным пятном на его безупречной рубашке, упорхнет в Норвегию, где его ждало особо интересное звание, что позволит еще сильнее упрочить статус лучшего – Реборн, пускай и не страдал самовлюбленностью и наклонностью к попыткам выделиться сильнее, прекрасно осознавал плюсы этого условного, покрытого кровью, титула. Титул, который позволит открыть все двери. Впрочем, запертых оставалось очень и очень мало. И, как правило, связаны они были только с Вонголой, охранявшей свои секреты особенно ревностно. Что обозначало, что ей было, что скрывать от остальных под вековым замком. Тайны, которые манили Реборна – уж точно найдет им примение.
Служанка услужливо улыбнулась, открывая дверь в покои Дона: второй этаж, третья дверь слева, прямо напротив огромных, почти во всю стену, окон – не практично. Не безопасно. Но его это волновало мало. Чужая глупость лично по нему не ударит, а если и да, то он всегда знал, как с таким справляться. Реборн, не благодаря и не улыбаясь, вошел в кабинет, уже привычно анализируя обстановку: большие стеклянные окна за рабочим столом, сквозь которые в светлый кабинет проникал солнечный свет (при взрыве осколки полетят именно в сторону стула – к гадалке не ходи); массивный дубовый стол, что был забит бумагами под завязку, парочка шкафов – ничего не поменялось с его последней встречи. Кажется, даже тайный ход за картиной не стали опечатывать и менять на новый, как иногда делали, чтобы менять пути отхода Дона. Впрочем, это было не важно. Он окинул взглядом оплывшего, старого Дона. Маркус, кажется, с каждым годом сдавал все сильнее – седина, проклюнувшаяся на висках, как и усталые морщины в уголках глаз, давали более чем очевидные намеки натренированному глазу.
- Хаос, - Реборн приподнял шляпу в качестве приветствия, позволяя себе опустить принятые приветствия: он не служил этой семье, чтобы склонять колено перед человеком, которому назавтра он пустит пулю в лоб, если того потребуют обстоятельства. Маркус это знал, как никто, поэтому не требовал большего. Только приглашающе махнул рукой на кресло, что стояло перед столом, грузно поднимаясь, дабы налить себе и гостю немного виски.
- Ты вовремя, друг мой, - Маркус разлил напиток по стаканам – виски под солнечным светом отдавало каким-то теплым, неуловимым оттенком, что выдавало его настоящую стоимость, - пунктуален, впрочем, как и всегда.
На такое аккуратное замечание Реборн только хмыкнул, с благодарностью принимая стакан и отвешивая несколько театральный тост. Так было принято во всех встречах с отцами мира сего: не спеша, отвешивая обоюдные комплименты, обсудить для начала погоду или что-то животрепещущее, политику, к примеру, причитая, какое нынче непростое время; пригубить горячительное, возможно, отобедать, если приводили в обеденную залу, и только после этого, прикурив сигару, было принято приступать к делам. Реборн ненавидел, с какой обстоятельностью Доны ходили вокруг да около, говоря, что спешка – удел дураков. Возможно, в какой-то мере это замечание было справедливым: иной раз поспешность могла стоить жизни; но Реборну, одному из самых прямолинейных людей в мафии, было тяжело выдерживать этот густой, словно сливочное масло, темп беседы. Он чувствовал, как барахтался в этом липком мёдном мареве и был вынужден каждую секунду быть начеку, что выматывало иной раз сильнее, чем двое суток без сна.
- Моя просьба, - Маркус наполнил стаканы во второй раз. Реборн не стал отказываться от предложенной добавки – дурной тон не был в почете – но от вкуса крепкого алкоголя в душе был не в восторге: в первый раз выпивка ударила по горлу, оставляя, кроме приятного дубового привкуса, резкую спиртовую отдушку, которую он ой как не любил. Но вот от предложенной сигары не отказался – удовольствие редкое, но от того более растягиваемое. Маркус уже успел, посмеиваясь в усы, пожаловаться на своих новобранцев, которые еще даже не сделали кости: говорить о таких с отеческим пренебрежением было нормальным явлением. Кто знает, какие мальчишки дойдут до конца. Бывало, что вербовку не переживал никто из набора – в мафии привыкали и не к такому, - очень деликатного характера, мой друг. Я бы мог попросить тебя добыть информацию. Или устроить зачистку – это было бы более логично. Но у меня отчаянное положение. И оно требует иного подхода.
Реборн позволил себе удивленно нахмуриться. Затянулся сигарой, слегка постучав пальцами по кожаной обивке кресла. И молча ждал продолжения этого странного диалога. Интуиция тихим перезвоном намекала – просто не будет. Интуиции он привык доверять.
- Видишь ли, моей дочери, Бьянки, необходим наставник. Опытный наставник. И ты должен понимать, почему, - Маркус, нажав на кнопку коммуникатора, лежащего на столе, попросил позвать свою дочь и продолжил, словно ни в чем не бывало, - я хочу, чтобы ты научил ее выживать, Реборн.
- Почему ты не позвал Лар? – он прикрыл глаза. Выдохнул устало. Становиться наставником не входило в его планы. И это было куда больше, чем просто вернуть долг. Смахивало на одолжение. Такие просьбы не звучат в кабинетах Донов просто так: ведь у каждого ребенка в их мире учителя с самого рождения. Отцы делают для своих наследников все, чтобы бизнес и его тень перешли в правильные руки. Наученные. Чтобы пламя горело ярко. Чтобы никакие шавки на семью не посягали. Для таких дел никого из тех, кого уже шепотом называли "аркобаллено" не приглашали. Особенно его. Человека, для которого наставничество - последнее, чем он был бы способен заниматься. У него педагогического таланта - ноль. Зато умений швырять в пропасть за непослушание - навалом.
- Ты лучший, друг мой. Не она. Солнцу я доверяю больше, чем дождю. И я останусь тебе должен в этот раз.
Реборн только фыркнул, оставляя последнюю фразу без ответа - все равно он в этой ситуации не был так смертельно необходим - все было на поверхности, пускай радости никакой не привносило. Перспектива его совсем не вдохновляла, но мафия, а точнее Омерта, выбора ему не оставляла. Как и дверь, что тихо скрипнула за его спиной, открывая, казалось, дорогу, вымощенную прямиком в ад.
[nick]Reborn[/nick][status]Эмоции мешают думать[/status][icon]https://i.ibb.co/27L7f8Y/reborn.png[/icon]
[indent] Гувернантка входит в комнату, как к себе домой. В руках она держит платье цвета прошлогодней лаванды: оно струится с деревянного тремпеля, болтается в воздухе призрачным силуэтом. Гувернантку зовут Патриция или Луиза. Может быть, Клара.
[indent] Бьянки не помнит точно.
[indent] Эти женщины. Они меняются так часто, что можно даже не утруждаться.
[indent] Помимо платья в её руках: чулки, блуза, туфли цвета черного золота.
[indent] ― И что это? ― говорит Бьянки. Она сидит в своей комнате, сидит на кровати между мягкими комьями полусонного одеяла, подобрав обе ноги под себя. В руках ― губная помада, зеркальце с длинной ручкой. Резное, инкрустированное камнями старинное дерьмо. Антиквариат. Папочка всегда был падок на такое: чем выше ценник ― тем лучше. Чем больше нулей после заглавной цифры. Это солидно. Авторитетно. Это значит, что переступив порог этого дома, вы не будете сомневаться в том, что ступили на святую землю. Землю одного из сильных мира сего.
[indent] ― Это наряд для встречи, платье и блуза, ваш отец подобрал на них лично...
[indent] Умора.
[indent] А Зубная Фея действительно меняет твои кариозные зубешки на четвертаки.
[indent] ― Я вижу, ― говорит Бьянки, ― Я спрашиваю, почему ты заходишь без стука.
[indent] Она сидит на кровати в центре хаоса пуховой набивки, полиэстера и сиреневого с узорами хлопка, держит зеркальце и красит губы в фиолетовый. Фиолетовый, как переспелая слива или свежий, налитый темной кровью, синяк.
[indent] ― Хочешь застать меня за чем-то? ― конечно, не хочет.
[indent] ― В непристойном виде? ― было бы забавно.
[indent] ― Тебе что, за это доплатят, старая ты извращенка? ― никто, никто не даст ей и гроша, но Бьянки, но её просто достал этот проходной двор.
[indent] Луиза, Клара или, может быть, Мария, её выражение становится беспристрастным. Их, этих несчастных гувернанток, экономок, сиделок и горничных при богатых домах, таких домах, обставленных с бо́льшим пафосом, чем Лувр, учат держать лицо. Таких домах, где дорого даже дышать и у каждой, пусть самой отвратительной и несносной девчонки, будут безделушки в такую цену, что продай ты все свои несчастные органы разом - этого едва ли хватит, чтобы покрыть треть. А эта мерзкая маленькая хамка, она хранит свою косметику в шкатулке Елизаветы Второй. Смотрится в зеркало династии Хань. У ее кровати есть балдахин, и он струится вниз по каркасу старше тебя на три сотни лет. Ажурные цветы и лианы. Сатин и хлопок. Янтарь и нефрит.
[indent] А эта наглая, паршивая девчонка, она красится и ест прямо в кровати. Швыряет зеркало через всю комнату. Клеит на шкатулку наклейки, найденные под обёрткой дешёвой жвачки с привкусом смолы и радиоактивной клубники.
[indent] Летиция, Амелия или Герда с силой сжимает пальцы вокруг хромированной головки тремпеля. Будь у неё пара хорошенько вымоченных розог, она бы знала, как их применить.
[indent] Её, эту Лауру, Марию или, может, Камиллу, обучали в институте благородных девиц. Где таких, как она, безымянных прислужек, учат держать постные лица в таких, как этот, домах. Где дорого даже дышать. И там, там их порют так, что и на унитаз присесть становится пыткой.
[indent] Лайза, Моника или Пенелопа, теперь она думает, что поэтому выросла нормальной. Что из этой зарвавшейся пигалицы, из Бьянки, стоит выбить всё дерьмо, пока не стало слишком поздно.
[indent] Но. Двадцать первый век. Победа пластикового гуманизма над традиционными ценностями.
[indent] Но. Жан-Жак Руссо, Мария Монтессори, Жан Пиаже.
[indent] Но тебя лишат жалования и выставят за дверь с таким шумом, что будет слышно у самой французской границы. Всему городу, провинции. Стране. От Сицилийских виноделен до пышных садов Тосканы будет стоять грохот, с которым тебя прогоняют, словно какую-то вшивую шавку, и ты будешь жрать замороженные вафли, купленные на пособие по безработице, до конца дней своих.
[indent] Поэтому гувернантка, вспоминать имя которой всех задолбало, она только вежливо улыбается и говорит:
[indent] ― Я вас поняла, леди Бьянки, ― она улыбается, как вышколенный маньяк-убийца, а затем вылетает за дверь, раздражённо стуча каблуками по кедровому паркету в стиле рококо.
[indent] Инцидент с гувернанткой - досадная случайность. Бьянки почти стыдно, но эта старуха, она, действительно, могла бы и постучать.
[indent] Плевать.
[indent] Бьянки смотрит, как дверь медленно захлопывается под собственным весом. Потом начинает красить глаза. Ей нравится яркий макияж, потому что она считает это крутым. Так выглядеть. Как готическая принцесса или порнозвезда со скидкой на посещение государственных музеев по школьному пропуску. Она думает проколоть себе что-нибудь. Язык или нос. Может быть, губу.
[indent] Как-то она листала журнал типа "Гламура" с очередным не таким, как все, бойз-бендом на развороте, и папочка, он сказал: что за убожество.
[indent] Он сказал: нормальные люди так не выглядят.
[indent] Нормальные ― в его представлении.
[indent] С тех пор она спит и видит, как бы сделать в своем теле пару лишних дыр.
[indent] Несколько уродливых татуировок.
[indent] Покрасить волосы в какой-нибудь блевотный цвет.
[indent] Но пока она просто рассматривает себя в резное с камнями зеркало эпохи Хань, прикидывая, как будет выглядеть, если намажет на веки ещё больше черного. Черного, как переспелый баклажан, с лёгким отсветом черничного джема. Черного, как тоска внутри янтарной с золотом клетки.
[indent] Все эти глупости ― от скуки. И это тоже сказал он, ее папочка. Быть истиной в последней инстанции ― его работа.
[indent] //
[indent] Мама заходит, когда Бьянки наносит слой мертвенно-бледной пудры поверх лица. Тоже без стука, на каблуках и в платье с глубоким декольте, мама садится на кровать, перед этим поставив блюдо с маленькими смешными сандвичами на трюмо.
[indent] Эта струха.
[indent] Эта безымянная стерва, думает Бьянки, и резко захлопывает пудреницу.
[indent] Стукачка, стукачка, стукачка.
[indent] А мама, она говорит:
[indent] ― Ну что ты опять устраиваешь.
[indent] В ее руке длинный стакан из синего стекла, такой стакан, из которого пьют свежевыжатый сок или зелёный смузи ― обязательно с веточкой сельдерея и щепоткой базилика. На вкус - модный "детокс" с лёгким флером разочарования.
[indent] Ее подруги пьют такой же, и лишь пригубив это зелье состоятельных и успешных, ты может стать одной из них.
[indent] Ее подруги присасываются накрашенными ртами к высоким стаканам, стеклянным и синим, все они оставляют одинаково красные следы помады на полупрозрачных стенках. Все они, едва продрав глаза, наносят на себя тонны крема и пудры, румян, теней и туши, даже если не собираются выходить в свет. Они носят платья и каблуки, чтобы пройти из гостиной до туалета. Потом одинаково присаживаются на углах одинаковых кроватей своих одинаковых дочерей и, одинаково оттопырив мизинец, цедят свою зелёную дрянь. Их так учат. Там, где штампуют жену миллиардера, нефтяного магната, влиятельного дона и других, других, других. Таких девочек, как ее мама, из семей, где вылезти на свет божий без члена между ног означает быть отданной в рабство фактом рождения. У таки девочек, как ее мама, их генеалогическое древо настолько глубоко уходит корнями в почву, что когда было обнаружено губительное гниение, деваться было некуда.
[indent] Сложно выкорчевать историю длинной с Гибралтарский пролив.
[indent] Совет на будущее: пей свое зелье привилегированных эскортниц и думай, что твоя жизнь удалась. Если будешь думать об этом достаточно часто, то когда-нибудь действительно в это поверишь.
[indent] Ведь это игра в дочки-матери. Их яблочки родом с одной ветки.
[indent] ― Что ты устраиваешь, ― говорит мама, и Бьянки чувствует, что не все потеряно: от неё разит джином вперемешку с тоником. С щепоткой базилика ― для большей пикантности.
[indent] ― Сколько можно, когда же ты повзрослеешь, ― за нее говорят усталость и отчаянье. Она еле перебирает языком, потому что пьет джин до полудня, потому что её дочь ― невоспитанная оторва, потому что лишь дотянув до сорока лет она вдруг начала осознавать, на что потратила свою жизнь.
[indent] Сначала растешь в богатстве и роскоши. Удачно выходишь замуж. Твой отец, о, он вне себя от радости: Маркус Моретти. Столь выгодная партия.
[indent] Рожаешь ребенка. Девочку. Твоя первая ошибка, дорогая. Ты должна стараться лучше. После родов твои сиськи и живот уже не те. Задница обвисла, а кожа сморщилась, как рифлёная бумага. Это называется "в растяжках". Это называется "целлюлит".
[indent] Он на это не подписывался, дорогая. Как насчёт того, на что он тратил деньги. Как же товарный вид?
[indent] Цедишь эту зелёную дрянь, качаешь задницу, как полоумная, ложишься под нож.
[indent] Строишь из себя леди совершенство.
[indent] А твой муж, твой благоверный, поклявшийся на Библии и в горе, и в радости, муж, он приносит в дом ребенка, потому что это ― его сын, сын от женщины, которую он по-настоящему любит.
[indent] Где-то здесь ты начинаешь подозревать. Кое-что. Например, что твоя жизнь - круги на воде. Тень в черной комнате. Смузи перестают выводить токсины из организма, в дело вступают антидепрессанты и алкоголь.
[indent] ― Это джин? ― спрашивает Бьянки. Теперь она сидит в позе лотоса, положив зеркальце рядом. В руках ― пышная, в пудре, кисточка.
[indent] ― Это не твое дело, ― отвечает мама и делает хороший глоток, затем морщится, неопределенно машет рукой. Сандвичи. Бьянки ставит их ближе.
[indent] ― Знаешь, что алкоголизм ― это наследственное? ― а также проблемы в семье, комплекс неполноценности и базовая неудовлетворённость жизнью. Она вычитала это в одной книжке на занятиях по английскому, потому что мистер Метьюс постоянно задерживается. Бьянки думает, что он ухаживает за той девкой, их горничной, или трахается с поваром, потому что когда мистер Метьюс все-таки входит в библиотеку (они всегда занимаются в библиотеке), от него пахнет средством для чистки пола с запахом лимона и жареной рыбой. Или пастой с морепродуктами. Или луковым супом. Все зависит от того, что сегодня будут подавать на ужин.
[indent] ― Хочешь? ― говорит мама, прожевывая сандвич. Она делает лёгкий жест рукой, словно салютует стаканом. Берет Бьянки на прицел проспиртованной утварью.
[indent] Глотни и приобщись.
[indent] ― Мам!
[indent] ― Что? ― она коротко пожимает плечами, делает глоток, морщится и выглядит так, будто ей вообще все равно. Она сдалась. Смирилась.
[indent] ― Какая разница, когда начинать.
[indent] Малена Моретти ― элитная эскортница бывшего употребления; бракованный инкубатор сильных мира сего, теперь ее святая обязанность ― вложить свое священное знание в очередную безмозглую голову.
[indent] Бьянки, она имеет в виду.
[indent] Бьянки, которая смотрит на свою мать, распивающую джин до полудня, как если бы застала Деву Марию распластанной под забором. Восхитительно отвратный вид.
[indent] ― Есть разница.
[indent] ― Надень это и иди к отцу, - она больше не слушает. Только глушит свое пойло как спасительный эликсир, иногда прикусывает сандвич. Иногда, потому что ей нужно уложиться в дневную норму по калориям. ― Но сначала сотри с себя все это, ― длинный ноготь траурного цвета чертит круги перед самым лицом, ― иначе твой отец будет вне себя. Тот человек.
[indent] ― Что за человек?
[indent] ― Важный. Профессионал. Отец из кожи вон вылез, чтобы он повозился с тобой. Научил, как не умереть при первом выходе во взрослую жизнь. Так что, милая, полезай в чёртово платье. И не забывай улыбаться.
[indent] //
[indent] Белая блуза из полупрозрачного материала, должно быть шелк или батист, с объёмными рукавами и маленьким воротничком, её следует надеть под темное, переспелого цвета платье. Лаконичная вышивка, простые формы, тяжёлая ткань. Даже не спрашивайте, сколько оно стоит.
[indent] Отражение смотрит из зеркала светлым лицом с чистыми глазами, с тем выражением, которое Бьянки считала самым отвратительным: с брезгливой и вежливой отрешённостью.
[indent] Демонстрация нейтральных эмоций, чтобы лишить собеседника шанса составить мнение.
[indent] Улыбка не холодная, но и не дружелюбная, уголки губ приподняты ровно на столько, чтобы лицо казалось располагающим, но не слишком.
[indent] Отвратительно, фальшиво, почти виртуозно. Вылизанное и откалиброванное лицемерие в угоду пропахших нафталином правил давно устаревшей игры.
[indent] В этой одежде, с этим выученным выражением она входит в отцовский кабинет, маленькая леди большой мафиозной семьи. Делает короткий жест, похожий на увядший и модернизированный реверанс, и тихо, как учили, говорит:
[indent] ― Здравствуйте, папа. Мистер Реборн.
[pafld4]<div class="proflz">opinion's what you say it is /// it's tragic</div>[/pafld4]
[nick]Bianki[/nick][status]human disaster[/status][icon]https://i.ibb.co/G0ZLNFP/byanki.png[/icon]
[fandom]<div class="proffan">khr!</div>[/fandom]
Отредактировано Ron Stoppable (2020-04-21 13:59:23)
Вы здесь » Crossray » Бесстыдники » my days end best when
