Дни стыкуются костяшками домино. Куда ползёт их чёрная змея? Запасы дневного света уже иссякли, и город стремительно погружается во тьму. Пациент жил в блокированном доме на углу Восемьдесят девятой и Амстердам-авеню. Государственное жилье. Не совсем дыра, но очень близко. Вокруг дома, но городом, как говорится, и не пахнет. Если в это время оказываешься один, тебя охватывает беспокойство, что-то заставляет быть настороже, идти быстрее и бесшумнее, как будто ты боишься пройтись Готэму по нервам. Опасно видеть мир в его неприкрытой наготе, расставшись с иллюзиями, умирают. Крейн с детства жил ослепительной ясностью, что и все живут, будто через силу, видел, что эгоизм ведёт к одиночеству, а одиночество — к эгоизму. Он шёл мимо офисов с незримыми вывесками: «Не проси — не дадим, а ноги вытрем!», мимо лиц, зашторенных, как окна, и мимо окон, которые замуровали ни одно лицо, пока не дошёл до нужного подъезда и не занырнул внутрь незамечен.

Дверь открылась. Без щелчка, без шагов и шуршания. Местные запахи боролись в носу Пугала за право доступа к мозгу, жаждая расшифровки, установления связей и, наконец, названия. Крейн открыл дверь в дальнюю комнату и отшатнулся. Ему как будто бы дал пощёчину резкий запах шмали, хотя, казалось бы, обоняние химика сложновато чем-то защемить. Один симптом тянет другой - человек, который не проветривает время от времени свои нервы, всегда стремится закупорить поплотнее свою нору и свернуться на полу обтрёпанным калачиком, белой горлинкой посреди гор мусора.
- Кто здесь?! - в глазах хозяина квартиры - страх, ищущий имя того, кто вломился в его обитель, - Для чего вы открыли дверь, скажите пожалуйста?!
- Я - гадкая галлюцинация, рождённая вдыханием спёртого воздуха - причина обмороков, нарколепсии, одышки, ножа в бок от тех, кому вы задолжали деньги за дозу.
- Деньги - зло, - хрипит торчок так, как будто в его горле тысяча иголок.
- Когда их мало. Достаточно. Хватит. Вы сами уничтожили свою жизнь, и теперь она кошмаром стелит ваши ночи и дни.
- На бесптичье и сам знаешь, кто соловьем орёт. Вы, доктор, гостеприимны из чужого кармана. А что в вашем? Ставлю фунт, полиции было бы интересно об этом узнать.
Джонатан улыбается и оттопыривает карман, из которого глядит тьма.

Дверь наконец поддаётся и выставляет доктора Джонатана Крейна на свежий воздух. Пустынные улицы, подмёрзшие звонкие лужи, и почти вся ночь впереди. Через прохудившиеся облака просвечивает тусклая, подёрнутая пыльной поволокой луна, подножия насыпи чернеют начинающими кудрявиться зарослями, за которыми угадывается дыхание засыпающего города. За колючей проволокой есть склад номер четыре - колыбель гремучего газа. Газа, который попав в круговорот воды, отравит всё что может. Рискованно хранить его здесь, под носом у таможенного контроля, но...
Пугало никогда не сомневается в себе - он умный, как змея. Он с детства прятался от своей старухи в те места, которых никогда не существовало.
Он делает ещё шаг, но сзади что-то обрушивается.

Харли? У неё в обычае — налетев, виснуть. Но это не могла быть Харли, потому что как она попала бы в эти тмутараканские окраины? И на лице ещё этот безумный сугроб из косметики, что для неё совершенно несвойственно. Сердце доктора ломается словно бур, наткнувшийся на облако. Джонатан никчёмно улыбается Квинзель, никчёмно и еще раз никчёмно, затыкая канючившую об давно обещанном подвиге душу. Он не пошёл с ней на конференцию из-за того, что был контужен прошлым вечером враждебным выпадом коллектива на медицинских чтениях.

- Что мы знаем о зеркальных нейронах? Гипотетически они ответственны за подражание. Зеркальные нейроны действуют только тогда, когда есть некий комплекс действий, которые нам знаком на собственном опыте. Управляющие действиями нервные клетки нашей премоторной области коры головного мозга реагируют развитием резонанса, когда мы наблюдаем за действиями другого человека. Я работаю со страхом... - неуклюже начал Джонатан свой доклад, но его перебил какой-то весельчак из зала:
- Так увольтесь!
Захохотали. Один начал, и остальные подхватили смех, как заразу. Харли, как показалось мужчине, тоже улыбнулась.
Через тот ров, асоциальный ад, который Крейн тщетно пытался засыпать, как выдох пурги ворвалось безумие. В нём соединились даже два страха. Один — в том, что он, старея, станет все менее функциональным, — значит, когда-нибудь его вытеснят из рядов успешных в ряды изношенных, непригодных, перебивающихся на грош. Второй — в том, что он, человек среднего класса, образованный, восприимчивый и не старый, — оторван от чего-то важного, что уходит и не вернётся. Это был страх смутный, необъяснимый, — но не менее ужасающий.

- Доброй ночи! Я могу вас проводить? Времена уж больно дамоклово-мечовые. Полиция борется с собственной спячкой. - колючая музыка ветра подзуживает Крейна спрятаться в тёплом и сухом месте как можно скорее. Куда он её проводит, Аркхэмское помело, с таким щуплым телосложением, когда можно попросту вызвать такси? На прошлой неделе Джонатан нажал не ту кнопку на микроволновке и грел булочку десять часов подряд.