Если искра есть, некоторые скорей всего увидят ее тусклое свечение во тьме рано или поздно.
И если вы раздуваете эту искру, однажды она разгорится огромным,
полыхающим костром
Она вздрогнет, и закричит, на постели подскакивая, простыни сминая; даже на расстоянии будет слышно, как неистово колотится девичье сердечко в груди. Рука сама к клинку потянется, что под подушкой спрятанный, она ногами по постели задергает, к изголовью отодвигаясь; пальцы все никак не могут нащупать прохладную рукоять, и она буквально ощущает, как страх липким потом стекает по спине, острые когти впиваются в сердце и прорывают его, разгоняя страх по венам, сковывая конечности.
Золотые волосы в беспорядке, в глазах застыл ужас, сменяющийся обреченностью, когда подушка отлетит в сторону, и выяснится, что никакого клинка под ней не было. Взгляд метнется к тумбочке, но и там пусто; снова вернется к темной тени, что замерла у основания кровати, стоит не двигаясь, лишь зубы белоснежные сверкают, отражая усмешку злую. А вокруг тишина, казалось бы что весь дом уснул, и кричать совсем не было смысла, лишь сразиться попытаться; но сейчас она догадалась, что шансов у нее не было. Без оружия против исчадия ада не выстоять; голыми руками не добраться до сердца.
— Не это ли ты ищешь, дорогуша?
Голос звучит насмешливо, луна на миг заглянет в окно, осветит комнату, и блеснет в ее холодном свете острие клинка, что в руке чужой зажато; блеснет игриво, будто бы дразнит, - подойди, да возьми, я же вот он, совсем близко, - но охотница не двигается, с немым шоком и ужасом уставившись на силуэт, что очертания в лунном свете приобрел, да слишком знакомым оказался.
Рваный вздох, она выдохнет сквозь сжатые зубы, зарычит яростно, и только попытается прыгнуть подобно тигрице, в жертву зубами вонзившись, но ее же клинком к стене пригвождённой окажется. Вонзится острая сталь в мягкую плоть, прорвет мышцы, и через солнечное сплетение, пронзая насквозь органы, позвонки задевая, вопьется в стену позади.
Девушка захрипит, кровь в горле забулькает, а тень, что человеком оказалась, медленно обойдет кровать, да приблизится; золотую прядку волос со лба влажного отнимет, пальчиками проведет; нежно, как тогда; скул коснется, кровь по губам размазывая. И она голову в ответ поворачивает, со взглядом темным встречается, глядит так отчаянно, пытается сказать что-то, да лишь слова в горле застревают, тонут в потоке темной крови. Она боли уже не чувствует, онемение во всем теле, обреченность, да из глаз слезы капают, оставляя кровавые разводы на щеках. Говорят, что перед смертью вся жизнь перед глазами проносится, но она ничего не видела, никаких картин о прошлом, радостных и печальных; осознавая, что ее прожитая жизнь и есть те кадры, которые она видит перед смертью; исход у всех один, и она жалеет лишь, что не всегда внимательной была, позволила ей усыпить свою бдительность, поверила этим глазам, да в сердце впустила.
Охотница снова хрипит, сгусток крови со рта сплевывает; жизнь вытекает из нее по крупицам, она уже чувствует ледяное дыхание смерти, что щек касается. Да только не смерть это вовсе, не старуха с косой, а
— Кларисса,
что к лицу наклонится, дыханием обдавая, и поцелуй оставит невесомый на мертвых губах. Взгляд Хелен стекленеет, имя проклятое с губ окровавленных сорвется и растает, погружая комнату в тишину. Лишь стрекот сверчков за окном, да вдалеке где-то лягушки брачную песнь заведут; луна осветит уже пустую комнату, на миг луч коснется темного пятна на стене, но тут же померкнет, в следующее окно пробираясь.
А на заднем дворе дома невысокая рыжая девушка яму копает, да тело в нее сбрасывает; пригоршню земли кинет, и с тихим, - славься и прощай, - закидывать яму начнет, лопатой взмахивая в такт сердцу своему черному. На месте этом куст розовый появится, что рассветет лишь следующей весной, розы черные миру являя; и никто больше не увидит златовласую Хелен, вместо нее рыжеволосая Кларисса выйдет; утром следующим улыбнется солнцу яркому, да в путь отправится.
Считала ли она Валентина отцом? Биологическим, может быть; тем, кто ее породил, но не воспитал. Все, что она помнила о нем, так это бесконечные уроки, наставления, и жестокость, с которой он обращался к дочери, шрамы небольшие на спине оставляя, поначалу крик безумный из горла вырывая, а в последствии лишь шипение змеиное. И она смотрела на него своими черными глазами, смеялась в лицо дико, сопротивлялась, и вообще не поддавалась контролю, от того отец и отправил ее в Эдом, на поруки к той, чья кровь текла в жилах рыжеволосой девочки. К стулу привязав, посреди пентаграммы, да наставления последние давал, а она злилась, проклятиями сыпала, а после рыдать начала, надеясь, что таким образом заставит отца передумать.
Не сработало, слишком жестоким было его сердечко, и девочку в Эдом отправляют, лишь эхо по дому последние проклятия разнесет, да стихнет все вокруг.
Хелен касалась пальчиками шрамов Клариссы, и охотница с легкой печалью отвечала, что в той аварии потеряла всю свою семью. Хелен слезы сцеловывала, а Кларисса лишь улыбалась в ответ, да губами губы чужие ловила; счет шел на дни, она узнала уже почти все, что хотела, и была готова отправляться дальше.
Она помнила тот день, будто был он лишь вчера. Мама смеялась, и весь Эдом вздрагивал; Кларисса оставит свой клинок, прекратит сталь раскаленную к телу нежити прикладывать; нежити, что притащили демоны забавы ради; и отправится к Лилит. Она научилась себя вести подобающе, научилась эмоции сдерживать, да совершенно другим человеком выросла, нежели желал отец. Пытки все вытерпела, что кожу опаляли, сдирали мясо едва ли не до костей; и голос срывала не раз от крика безумного, да только привыкла со временем, послушной стала, и теперь к пыткам относилась как к развлечению, осознавая их неизбежность, но принимая смиренно.
В тот день она впервые узнала о том, что у нее есть брат. Младший братишка, что един с ней лишь душой, да и то не цельной, ведь ее душа давно в клочья изодрана; брат, что родился после нее, о котором до определенного времени не знал даже Валентин. И Кларисса в ответ смеялась громко, да только в сердце ее желание поселилось, брата узнать она захотела, себе заполучить; на зло Валентину перехватить его, чтобы не достался никому, кроме нее.
Она помнит, как обернулась зло, когда перешептывания по Эдому пошли, над пустынями слова разлетались, и она демонов казнила, что смели о брате ее говорить; да только перед этим слушала внимательно, запоминала, информацию по крупицам собирала, что образ в голове сформировывала.
И от того, каким она себе его представляла, ее желание становилось все невыносимее. Чистая душа, яростные взмахи клинком, безрассудство и отчаяние; всегда первый, клинок вонзает и к следующему оборачивается.
Ей захотелось до руки до его дотронуться; кожу опалить прикосновением, пальцы сжать, ногтями впиваясь.
И она мелодию яростную играет, клавиши едва не разлетаются в щепки под пальцами ее; а за окном оранжевое небо, да пустыни выжженные; где-то демон верещит, или, быть может, жертва его стенает; а Кларисса все о брате думает, сна лишившись, аппетит потеряв, да играет неистово, будто бы душу изорванную изливает, в мелодию жестокую ноты складывая. Ее сумка уже собрана, она отправится на рассвете, в тот мир, где цветет папоротник, а поля колокольчиками засеяны; где солнце встает на востоке, озаряя города своим теплым светом, обволакивая. Отправится в тот мир, где брат ее ждет; еще не знает о ней, но ждет, она чувствует это. И Лилит проход откроет, не обнимет на прощание, и Кларисса даже не обернется.
Любила ли она Лилит? Это был сложный вопрос, она не знала о любви ничего, лишь жестокость и боль, холодность и ярость, умение держать все в себе, маски различные примеряя. Она скучать не будет, окунаясь с головой в новую жизнь, прорабатывая легенду, да имя лишь оставляя. Фамилию сменит, скажет, что в отпуске, и с такой легкостью в доверие вольется, что сама удивится на мгновение.
Она роль будет играть мастерски, вылавливая в прохожих все нюансы поведения, и улыбаясь в ответ на очередную Ее шутку; руки нежно касаясь, да предлагая на ночь остаться; влюбляя в себя, чтобы информацию получить, забрать жизнь себе; личину примерить.
Смех солнечной Хелен, и Моргенштерн посмеется в ответ, интонацию копируя, следя за каждым движением рук, головы; запоминая слова и выражения, она ею становиться начнет, запоминая все рассказы о семье, о ее брате, и родителях, которые давно с дочерью не жили; мама погибла пару лет назад, а отец на задании секретном был, и она даже не знала, вернется ли он. Она была слишком идеальной, подходила по всем параметрам, и имела брата возраста ее Джонатана.
Наверное, но только наверное, лишь по этой причине Кларисса на миг испытала чувство сожаления, когда вонзила клинок в грудь юноши, нагнав его в Майами, и притворившись, что у нее новости для него от сестры. Он оказался противником достойным, но Кларисса все равно была быстрее, сильнее, смертоноснее.
И лишь после того, как его тело бездыханной грудой костей свалилось на холодную землю, Моргенштерн убрала тот самый клинок, что принадлежал Хелен, и покинула Майами, на этот раз держа путь в Нью-Йорк. Ее легенда доведена до ума, возможные родственники, которые могли бы узнать, устранены, и она, прислонив голову к иллюминатору, в задумчивости глядела на облака, размышляя над тем, каким стал Он.
Кто в его голове на данный момент; кто его окружает, и, самое главное, знает ли он о ней, о Клариссе; и что именно знает.
▪ ▪ ▪ ▪ ▪ ▪
Причинять боль тому, кого мы любим, — сущая чертовщина.
Нью-Йорк встретит холодом, вынуждая Клариссу приподнять воротник черного пальто, да поморщиться. За пару месяцев, проведенных в солнечном Лос-Анджелесе, она успеет привыкнуть к солнцу вечному, теплу и неге, но в Нью-Йорке придется адаптироваться к новому климату, игнорировать холод и ветер, не обращать внимание на дожди, да разведку вести на расстоянии, вылавливая прорехи в каждом из охотников, с которыми ей предстояло лишь познакомиться лично.
Она скроется среди деревьев, прислонится плечом к стволу дуба, и взглядом черных глаз будет следить за группой охотников, что в переулок сворачивают, за демоном крадутся. Она лишь мельком обведет фигуры троих охотников, но задержится на четвертом, всматриваясь внимательнее. Она не узнает его внешне, скорее почувствует, да кровь в жилах закипит, вспенится, растекаясь по венам яростью сокрытой, желанием.
Он был так близко, руку бы протянуть и ухватиться, но она скроется в тени, возвращаясь в свою квартиру, и шагами комнату меряя. День приближался, она оставит мысли о брате, и сосредоточится на другом охотнике, следуя за ним по пятам, даже не опасаясь, что заметит, обернется. Походка его была нервная, шатающаяся, и клинок Клариссы уже на изготовке, да только не на нефилима она нападает, а на противников его, пронзая сначала одного, а затем и с другим справляясь, плечо охотнику подставив, и в квартиру отводя свою.
Она в доверие втирается, улыбается очаровательно, плечиками передергивает, да завтрак на стол ставит, пальчиками едва уловимо его руки касаясь, взгляд смущенно отводя. Он оказался слишком легкой добычей, и возможно то дело в инь фэне, что разум отравлял; а возможно Кларисса слишком очаровательна, но охотник приглашает ее с собой, в Институт зовет, да не замечает черной вспышки, что на миг глаза освещает, пока девушка следует за ним, в двери проходит, улыбку на лицо натягивает искреннюю.
— Хелен Блэкторн. — И ее рука утонет в его ладони, она ощутит легкое покалывание в пальчиках, и улыбнется максимально искренне, черноту души в глубине пряча. Едва ли не пожирая глазами брата, но концентрируя свое внимание на остальных, бегло расскажет о себе, утаив истинные причины; информацию впитает, словно губка, да только заметит некоторое напряжение между черноволосой охотницей, и братом своим.
Злость тугим комом в груди скатается, сожмется до размеров теннисного мячика, но Кларисса выдохнет, Джонатана на выходе перехватит, разговор заведет, улыбнется снова, до руки нежно дотронется; она совсем не огорчена его отказом от ужина, понимает, что есть девушка, да не настаивает, лишь другом быть хочет.
А в душе ураган из злых чувств, эмоции прорвались бы наружу, да стена у ее выдержки толстая, непробиваемая.
Она помощь оказывает, демонов убивает, с которыми еще в Эдоме пересекалась, да без жалости клинки в каждого всаживает, представляя лица вполне человеческие; инстинкты сдерживая, слабее казаться пытается, и снова улыбкой лицо освещая.
Она пытается быть ближе к брату; желает его как не желала никогда прежде, аж руки чешутся, пальцы колет, когда сдерживается, не позволяет себе лишнего прикосновения. От улыбки извечной сахар на зубах едва ли не скрипит, скулы судорогой разве что не сводит; она выдыхает лишь тогда, когда одна остается, глаза черным застилает, Моргенштерн рычит, да плиту зажигает, руки подставляя, наблюдая за тем как лопается кожа, и по телу мурашками боль проходит, в сознание стучится, о цели напоминает, о терпении.
Она полагала, что брат знал о ее существовании, но ни разу в разговорах ее настоящее имя не мелькало; никто не говорил о том, что у Джослин была еще дочь; все вели себя так, словно ее никогда не существовало, и Кларисса ярость сдерживала, желание убить всех подавляла, да с тошнотой боролась, когда снова приходилось быть милой.
Лишь с братом не притворялась, искренне наслаждаясь его обществом, слова подбирала утешающие, головой сочувственно качала, и понять пыталась, искренне так, но фальшиво.
Лишь однажды она едва не выдаст себя, когда до острого слуха донесется имя, родное, с губ его слетевшее. Она обернется слишком резко, брови вздернет, удивление имитируя, да вопрос задаст, ответ на который уже знает заранее.
— А Кларисса… Это кто?
И поток мыслей унесет ее в невиданные дали, она сочувственно плечами пожмет, голову на бок склонит, улыбнется, а в душе все снова закипает.
Он найти ее пытается, спасти надеется, да только спасать не ее надо, а его самого; от всех этих глупых охотников, что не понимают истинной связи между братом и сестрой, не понимают, какой может быть жизнь, если они окажутся вместе.
И Клэри улыбается, до рукава его одежды едва уловимо дотрагивается, хотя инстинкты требуют обнять немедленно, к себе прижать и более не выпускать.
[indent] “Видишь, Джонатан, я уже здесь. Я сама тебя нашла; сквозь тернии к звездам прошла, к нашим звездам, что ярким светом сияют вдали. И теперь ты моим стать должен, единственным. Лишь я одна должна в твоей голове поселиться, вытолкнуть всех прочих оттуда. Посмотри же на меня, неужели не видишь, как мила и нежна Хелен, как смотрит на тебя понимающе. Неужели связь родственную не чувствуешь в каждом звуке ее голоса. В каждом прикосновении, что нежностью отдается в груди? Ты мой, Джонатан. И скоро ты сам об этом догадаешься. Кровь родную не выжечь из тела, она всегда к себе подобной тянется.”
И Моргенштерн молчит, по городу медленно идет, руки в карманах пальто спрятав. На ее губах улыбка жестокая играет, она давно уже план придумала, как соперницу устранить, да только они сами расстались, Клариссе даже не пришлось клинок в мертвое сердце всаживать, лишь в далеком лесу землю истыкала яростно, срываясь то на крик, то на рычание. Не иметь возможности прикоснуться к брату, рассказать все; это злило, из себя выводило, и глаза чернели, она едва сдерживалась, чтобы не убить Изабель во время тренировки, когда клинок Клариссы прошелся слишком близко от ее горла. Черноволосая охотница отравляла мысли брата, семена сомнения забрасывала, говорила о том, что не нужно искать сестру, что не спасти ее, а Кларисса лишь молчала, внимательно следя за реакцией брата на каждое слово; каждый раз, когда поблизости от разговора находилась. Злилась молчаливо, да дышать не забывала, лишь так справляясь с яростью, вспышками агрессии, что неумолимо подкатывали к горлу.
Она выжидает немного, и сама отправляется в его комнату; тусклый свет едва из-под двери пробивается, она постоит с мгновение, с ноги на ногу перемнется, дыхание яростное восстановит, да руку занесет для стука.
Но дверь сама перед ней распахнется, и Кларисса тут же спохватится, удивленно брови вздернет, улыбнется.
И демон в душе злобно хохочет, он бы в горло каждому вцепился, да брата бы утащил как можно дальше;
но внешне девушка спокойна, сдержанна, лишь плечики чуть поникают, словно скорбь душит изнутри; и она шаг в комнату делает, впервые оказавшись так близко к своей цели; осматривая бегло помещение, да рисунок на кровати замечает.
Покалывание в пальчиках, она сдерживает желание подойти и в руки взять бумагу, вглядеться в силуэт, попытаться найти сходство; но не делает этого, мимо проходит, на край кровати опускается, и буквально чувствует, как позади лист бумаги спину прожигает, каждой клеточкой его ощущая, но концентрируя внимание на брате.
— Я… Да, если честно, я не просто так… Не мимо шла, и случайно оказалась, я просто… — Она плечиками передергивает, взгляд на мгновение отводит, вдох делает, будто бы с силами собирается. — Я понимаю, какого тебе. — Она губы кусает, взгляд печальный на Джонатана переводит. — У меня ведь тоже брат. Был. Младший, любимый. — Она врет искусно, слезы в уголках глаз собираются, но наружу пока не просятся. — Его убили у меня на глазах, я тогда приехала в Майами, где он был по заданию Института, но опоздала. Ты ведь знаешь, что члены Круга есть не только в Нью-Йорке. Брат отказался выдавать им местонахождение нашего отца, и они убили его. Пронзили сердце, я не успела ничего сделать, лишь к брату кинулась, да слишком поздно было руны наносить; слишком поздно было в погоню отправляться. Наверное, я здесь лишь потому, что они не узнали меня, иначе я последовала бы вслед за братом. И я понимаю, — пока она говорит, то нервно пальчики заламывает, ногтями в кожу впивается, нервничает, слезы по щекам растирает рукавом, — знаю, на сколько тебе тяжело, и что ты веришь в то, что сможешь сестру отыскать. И я сказать лишь хотела, что помогу тебе. Ты не должен быть один, твоя сестра должна быть рядом с тобой, и я верю, что она не такая, какой ее все считают. Мы найдем ее, Джонатан. В память о моем брате, о моем Марке, но мы найдем ее.
Кларисса поднимается с кровати, слезы еще катятся по ее щекам, она губы кусает, всхлипывает, словно воспоминания о смерти ее «брата» доставляют ей слишком много боли. А дьявол в душе лишь аплодирует стоя, да овации демоны кричат. Мама бы гордилась.
Она к стеллажу с книгами подойдет, проведет пальчиками по корешкам, читая названия. Врядли Джонатан прочел все это, некоторые книги, казалось, стояли тут со времен прошлого столетия, но Кларисса не эту цель преследует, глаза потемневшие прячет, ухмылку в улыбку превращает ласковую, задумчивую; вдох делает, оборачивается.
— Знаешь, книги всегда меня успокаивали. Особенно Нишце. Марк любил его читать, когда ему было пятнадцать, хотя мне казалось, что такая философия весьма нелегка для столь юного ума. — Она снова взгляд на рисунок переведет, губы пересохшие едва мимолетно облизнет. — Мама всегда удивлялась, когда видела меня с книгой в руках. Говорила, что разве может что-то дельное написать явный шовинист, который при этом вожделел к родной сестре.
Она отвернется, но не так быстро, чтобы лишь вид сделать, что слезы скрыть пытается, да вдох глубокий в легкие впустит, успокаивая себя якобы.
А улыбка торжествующая едва ли броню не пробивает, Кларисса держится изо всех сил, мысли стараясь упорядочить, да взгляд опять на Джонатана возвращает, смотрит с лаской искренней, пониманием.
[indent] “Да, Нишце может и был шовинистом, но я разделяю его пристрастия. Он вожделел к сестре так же, как я вожделею к тебе, Джонатан. Если бы ты только знал, как тяжело мне приходится сдерживать агрессию, когда я вижу тебя то с этой глупой вампиршей, то с этой твоей охотницей, что оскоминой въедается в глаза. Лишь я должна владеть твоим вниманием, лишь меня ты видеть должен. И поверь, совсем скоро это случится; скоро все уйдут из твоих мыслей, останусь лишь я, всегда понимающая, заботливая и нежная Хелен, что в последствии превратится в Клариссу, от которой ты уже не сможешь просто так отказаться. Ты ведь не захочешь сделать мне больно, не так ли, Джонатан? Сделать больно своей родной сестричке…”
Отредактировано Clarissa Fairchild (2018-02-17 14:49:04)
