[indent]Только музыку слушал, когда отец работал смену и не нужно было в институт. Ставил диск в магнитофон, садился рядом и перещелкивал кнопки до тех пор, пока не заиграет по душе. Вкручивал громкость до упора и постукивал пальцами по коленке: приводил в ритм тело и сердце, пытаясь распробовать басы и обнаружить пульс. Не получалось, да и не должно было, но всё равно чувствовал себя счастливым, безумным, живым и шел на кухню кипятить воду к чаю.
[indent]Чайник весело присвистывал гудками, когда начали ломиться в дверь. Били руками, ногами и давили звоночек.
[indent]― Иду, иду! ― кричал Костя и выключал конфорку, хватал полотенце, чтобы снять чайник с плиты. Крышечка съехала на бок, из-под неё дыхнуло густым паром и горячо облизнуло, запуталось в полосках кухонного тряпья. Поставил чайник на раковину, суетливо закинул полотенце на плечо и к выходу ― бегом. Пока бежал коридор, ощупью искал замок и ворочал ключ, с той стороны всё стучали и лупили, трезвонили короткими птичьими переливами.
[indent]Наконец-то открыл дверь.
[indent]― Что жеж та такое! ― кричала сердечно и по-девичьи баба Маня. Её морщинистое, влажное и в общих чертах жалостливое лицо смотрело на Костю обидчивыми глазами. По крайней мере, они показались ему такими: готовыми в любой момент озлобиться и закричать ― долго, заунывно и беззвучно ― так могут только глаза. Рот был баб Мане для другого: им она издавала гуление, им она лепетала:
[indent]― Что жеж делаете, гады, как жеж можно так, черти, с людьми да не по-людски...
[indent]― Чего случилось-то, баб Мань? ― спросил Костя, а подумал: миновало самое страшное, серьезное и хорошо всё будет. И чем дольше смотрел в плаксивое старухино лицо, чем дольше утирала она свои пожилые слезы, тем больше и тверже становилась на ноги его нечаянная мысль. Мало было соленого горя в её слезах. Пресными они были, самих себя ради.
[indent]― Ну что, что?
[indent]― Затопили! ― выкрикнула баба Маня с отчаяньем и разрыдалась с новою силой. А Костя смотрел на неё и хотел улыбаться. Смеяться громко, довольно и искренне, но знал, что не поймет, а потому тер губы ладонью и щурился на свет. Не казалась ему смешной баба Маня, ни веселья, ни счастья не было в этой малодушной старухе, но как же замечательно ― затопили! Чтобы каждому такую трагедию, и чтобы жизнь такую, в которой из-за потопа скорбеть не стыдно. И линии судеб отныне вьются стиральными шлангами и длинными кранами, и небо ― размокший потолок, и едино для всех. Не будет больше кровавых битв и крушений, ни одной эпидемии и катастрофы! Долой инициации, да здравствует заржавевший трубопровод! Упразднены товарищем баб Маней войны Света и Тьмы, изъята из регистра смерть за ненадобностью, вне зоны доступа голод, лишения и болезни! И ныне, и присно, и во веки веков ― затопили; желтеют у обоев краешки, сыреет древняя штукатурка да трубы, надломанные сточной капелью над головой.
[indent]― Мы? Вы ж с другой стороны живете!
[indent]― Вы, вы… сосед ваш! Стучу ему ― хоть бы хны, чёрту! Я на него в милицию писать буду, на алкоголика! Устроил притон, честных людей топит! Сначала нас, потом вас... и еще Бог пойми кого… ― и глазами своими обидчивыми прицельным выстрелом в антонову дверь.
[indent]Вдохнул глубоко и сипло, подобрался мыслями, сумраком своим, и заговорил:
[indent]― Вы, баб Мань, не переживайте. Хорошо всё, починится. А я с Антоном разберусь, идите. Поспите часок-другой, ― вкрадчиво, почти ласково.
[indent]Она замерла, застыла, петляя в секундах, почти не дыша. Затем рассеяно качнулась, сморгнула с глаз влагу и морок, ладонями стерла с лица подъездную пыль и дремуче поплыла, зашагала, подволакивая ноги, к лестнице.
[indent]― И правда, вздремнуть надо. Перенервничала я, Костик… ― обронила нежно и поплелась вниз ступенями.
[indent]Костя смотрел ей в спину. Подождал, пока скроются баб Манины лета в пустующем коробке лестничной клетки. Затем снял полотенце с плеча, повесил на дверцу шифоньера и, набросив халат, пошел к соседской двери. Он постучал: на всякий случай, будто проверяя старухины слова, словно был шанс, что всё это время прямо там, за невидным проёмом, стоял Антон и из светлой вредности не открывал бабе Мане. Но за дверью было тихо, и Костя потянулся к почтовому ящику.
[indent]В их пожилом, глубоко советском доме, почтовые ящики были приколочены по одному рядом с каждой квартирой: так полагалось по старому укладу. Многим позже они пришли в негодность, когда домоуправление решило занять клетушками колясочную первого этажа. Теперь у кого-то не было забытого и поржавевшего, своего собственного ящика, а у кого-то ― как у Антона. И Антон заботливо, на всякий пожарный, оставлял в нем вторые ключи.
[indent]Костя достал их, выбрал из двух от верхнего замка и отомкнул дверь. Пахнуло сном и водкой.
[indent]― Антон! ― крикнул с порога, вбежал в квартиру и сразу ― в ванную. Рябко перекатывалась вода в полумраке, взволнованно бродила вдоль кафеля, просачивалась в стыки и текла вниз, в баб Манины потолки, обои и трагедии. Костя прошлепал по холодной луже, а когда повернул вентиль, перестали шуметь трубы над головой.
[indent]― Антон, ― пока шел в спальню, звал тише. Мягко сел на кровать, в ноги, у самого краешка, и потрепал Антона за бок. Помолчал, подбирая слова.
[indent]― Стыдно должно быть, гражданин Городецкий, баб Мань топить.
[indent]― Тряпки есть у тебя? ― добавил.
[nick]Kostya Saushkin[/nick]
[icon]http://s4.uploads.ru/a7jTQ.gif[/icon][status]латинскй коммунизм и райские сады[/status]
[fandom]<div class="proffan">night watch</div>[/fandom]
[pafld4]<div class="proflz">и когда меня подхватил бесконечный поток племен, насадил на копья поверх боевых знамен: вот теперь тебе – далеко видать, хорошо слыхать; будешь волком выть да от крови не просыхать. а придет пора подыхать, на осипшем ветру уснуть, ты запомни обратный путь
</div>[/pafld4]
Отредактировано Tequila (2018-02-13 06:25:07)
