Сегодня ты придешь ко мне домой
И будешь сиять как неоновый огонь

Яркая листва тихо хрустит под ногами, опадает на мягкую почву сада маленького, что из личных покоев Ее ведет. Там, в уголке таинственном, куда доступа нет даже самым приближенным слугам, всегда осень ранняя, что истинное состояние души отражает.
Там она в уединении находится; водит пальчиками тонкими по водной поверхности, сидя у самой кромки пруда, в котором уже столетия ни одной живности не наблюдается.

Прежде сквозь окна всегда свет солнечный лился, и щебетание птиц на деревьях цветы полевые в округе цвести заставляли. Прежде в ее душе всегда лето было, улыбками наполненное, и мягкостью рук фэйри, лица которой она уже почти не помнила.

Матушка была слишком доброй, слишком в Короля влюбленной, и никогда не воспринимала их законный союз как договор политический. Она любила его, и Селин эту любовь видела.

Со временем эмоции стирались, и воспоминания одни другими заменялись, но нежность во взгляде матери она всегда помнила. Помнила и гадала, что в этом такого особенного. Почему сама она никогда ничего подобного не испытывала, и лишь полагала, что дело было в отсутствии кандидатуры подходящей.

Никто не задевал холодное сердечко Королевы, все лишь слишком незначительными казались, мимолетными. Одно столетие минет, за ним другое, эпоха одна другой сменяется, и на поверхности люди войну друг с другом ведут, льется кровь Сумеречных, да отряды охоты дикой полнятся.

Королева к трону никогда не готовилась, но внутренне этого не исключала; и ее союз с Королем двора Неблагого лишь краткое время правильным казался, пока не выяснилось, что характеры у двух правителей одинаковые, да ужиться друг с другом не смогут, к хитростям прибегнут, к обману.

Она смеется тихо, и смех тот словно колокольчики на лугу волшебном перезванивают, тихой мелодией сойка отзывается, а Селин в покои возвращается, двери плотно за собой притворяя. Она в отражении юная слишком, маленькая и хрупкая, да только глаза возраст истинный выдают; лицо красивое улыбка жестокая искажает. Королева подбородок в стороны поворачивает, профиль свой рассматривает, и улыбается на этот раз довольно, взрослости лицу придавая, величия.

Она гостей совсем не ожидает, да только слухами земля полнится.

И пыльцы распространение то – ее рук дело. Не всегда законное, но ведь фэйри честны слишком, чтобы закон обманывать; но крайне выгодное, азартное, и слуги ее верные лишь в определенных местах ее распыляют, добавляют местам некоторым таинственности, атмосферы томительно-сладостной, чтобы нежить забывать не думала о том, какое наслаждение фэйри дарить могут; что союзники они – выгодные.
А в ситуации нынешней – едва ли не самые сильные.

После ситуации с мечом душ сумеречные совсем доверие нежити потеряли; они едва ли не бунтовать думали, и решениям противились. Каждый понес потери великие, и Королева лишь момента выжидала, когда кто-нибудь войну охотникам объявит. Сама же она не станет инициатором, предпочтет союзы для себя выгодные заключить, да примкнуть к стороне заведомо выигрышной.
Она будто бы фигуры шахматные, да все же приоритеты расставляет осторожно; анализирует ситуацию со стороны, и велит глаз не спускать с нефилима юного, что пыльцу пробует.

Королева головой кивает, и улыбка на губах довольная. Глаза пронзительные сияют, и настроение заметно улучшается, когда слуги о чужаке сообщают, что в их земли зашел, да во дворец направляется.

Селин взмахом руки велит стол накрыть тут же, угощения изысканные, да фрукты ее любимые; и на лице спокойствие вековое, она страницы книги лениво переворачивает, в приглушенном свете текст едва виден, но фэйри его наизусть знает. Книга та – для прикрытия, чтобы время убить томительное, пока мальчик смертный по тропе цветами усеянной ко дворцу все ближе становится.

А вокруг нее пикси суетятся, ставят свечи на стол, и приборы там из серебра сверкающего; на двоих стол сервирован.

Королева могла бы ему отказать, выставить стражу на входе, и запретить ко дворцу приближаться. Она могла бы не допустить нефилима до своей обители столь близко, и после ситуации с мечом душ у нее было полное на то право, да только интерес штука сложная, и она узнать желала, за чем именно юный охотник идет, и что взамен предложить собирается.

Она привыкла всегда все знать, но сейчас могла лишь предположения строить, да на донесения опираться. Мальчик Магнуса Бейна был магом оставлен, и она словно глазами птиц видела все страдания, что смертным любовь приносит. Видела, и недоумевала.

Если чувство столь тяжелое, если больно от него, так зачем же смертные ему поддаются? Откуда столько мазохизма в них, ведь жизнь каждого столь коротка, столь обыденна; и Королева посвятила бы ее чему-нибудь полезному, увлекательному, нежели страданиям и бесполезной увлеченность.

Ей никогда не понять потребности людей чувствовать друг друга.
Ей никогда не узнать, как это – любить, и быть любимой.

Она лишь к некоторым фэйри тянулась, благоволила Мелиорну, и на мыслях себя ловила порой очень интересных; но знала, что за предательство велит убить любого, даже некогда самого близкого фэйри. Велит убить, и ни секунды не пожалеет после.

А юноша все ближе становился, и она голову от страниц поднимает, глаза ее голубые с Его взглядом встречаются, да на губах улыбка обманчиво ласковая, дружелюбная.
Королева книгу медленно закроет, в сторону отложит, и с кушетки Ее Величество поднимется, шаг в сторону сумеречного охотника сделает.

— Как интересно.

Селин ближе подходит, и ткань платья ее невесомого шлейфом позади шелестит едва уловимо. Она ладонь тонкую протягивает, и пальчиками едва скул нефилима касается, теплоту кожи человеческой чувствует своей прохладной.

— Благой двор приветствует тебя, нефилим. — Она его по кругу обходит, и лишь после этого позволяет своим рыцарям приблизиться. — Оружие необходимо оставить.

Легкий кивок головы, едва уловимый, и взмах руки сообщает о том, что он встать может, покончив с официальной частью; да все же проявление уважения льстит фэйри, она заведомо благосклонно настроена, и предчувствие в груди некое, что встреча эта в пользу нее обернется.

Положение у Королевы заведомо выигрышное, не она просить пришла, и не ей на колено склоняться, почести оказывая. Она думает, что сможет просить за услугу что-то действительно важное, да все же догадку свою проверить на месте желает; движение едва уловимое, и юная фэйри в зал чашу небольшую выносит, на стол ставит, да удаляется.

И сверкает в той чаше пыльца серебристая, переливами в тусклом свете взгляд притягивает; завораживает.

И Королева следит удовлетворенно за тем, как избавляют охотника от оружия, а после рукой к столу призывает, не желает разговоры вести стоя; и хоть не имеет значение излишне рост собеседника высокий, да все же она не любит снизу вверх взирать на всех. С детства помнит братьев взгляды высокомерные, да улыбки снисходительные.

Самой маленькой была, да выше всех взлетела.

— Полагаю, не желание в переговоры вступить ко мне тебя привело, Александр Лайтвуд?

Не знать имя нефилима, что с Магнусом Бейном рядом был, было невозможно, да Королева на подушки опускается, колени под себя подгибает, и кубок серебряный со стола пальчиками тонкими обхватывает, к губам подносит, и напиток на языке перекатывается тягуче-сладостный; эльфийский эль в ее дворе с медом смешивают липовым, и к столу в кувшинах прозрачных подают.

А она с охотника взгляда изучающего не спускает, обреченность некую отмечая, да пустоту в глубине глаз темных.

У нее есть решение проблем его смертных, да только о цене договориться перво-наперво, и пыльца, что перед нефилимом стоит в легкой доступности, - хоть всю забирай, - лишь манит приглашающе, о наслаждениях напоминает, о безмятежности.

А вокруг стола одни лишь фэйри юные, Королева намеренно лишь особей пола мужского выставила, о предпочтениях охотника давно догадавшись. И улыбки на лицах их – благосклонные, расслабляющие.

Играет музыка тихая, и свет приглушенный обстановке таинственности добавляет; откровенности.
В тенях эмоции прятать легко, их за другие принять очень просто.

Show me your soul
I gotta know

На что только не идут смертные ради спокойствия собственного, умиротворения /мнимого/. А у них жизни рушатся, земля под ногами огнем горит, и все кровью заливается, но в умах смертных лишь другие люди, те, что сердцем владеют, сознанием. У них в умах люди, которые больно делают, на страдания обрекают; кто-то счеты с жизнью сводит.

И казалось бы, разве история не должна учить глупцов?
Разве не стоит держаться как можно дальше от всех факторов, которые так ощутимо жизнь портят?

Но нет, каждый норовит наступить на одни и те же грабли, окунуться в омут с головой, и захлебнуться собственной кровью, что из сердца переполненного вытекает.

Королева не любила; смысла в этом не видела, наблюдая за страданиями остальных. Сердце ее словно лед, как у мальчика из той сказки, что в мире смертных так популярна была.
Она сама словно лед, и жизнь в ней лишь сердцебиение выдает, да улыбка спокойная, радушная; а взгляд пронзительно-голубых глаз смотрит так, словно знает ответы на все вопросы. Словно все тайные желания сердечка человеческого давно известны уже, и нет в них смысла скрытого; Королева бокал от губ не отнимает, маленькими глоточками эль пьет, и кивком головы велит угощение подавать очередное, дабы разнообразие и богатство стола показать; дать понять, что гостю при ее дворе рады, хоть и радость та мнимая.

Фэйри ничего не делают просто так и от доброты душевной; и Королева выгоду в Его визите видит, улыбка на губах ее алых предвкушающая, практически торжеством полнится.
Еще мгновение, и он полностью в ее власти оказывается, падает перед ней на колени, головой в ткань ее платья утыкается, и слова с губ искусанных – отчаянные, голос тот едва ли не умоляющий.

А она руками его волос темных касается, словно бы успокаивающе ведет по затылку, и тепло человеческое чувствует пальцами ледяными тонкими. Музыка в зале дворцовой чуть тише становится, спокойнее, и фэйри вокруг казалось бы замерли, решения своей Королевы ожидая; ее реакцию на столь неприличную близость к Ее Величеству высматривая да запоминая.
Но не слышно приказа тихого, и лианы тело мужское не обвивают туго; Королева молчит, и фэйри вокруг дыхание задерживают, не смотрят на нее, взгляд отводят да перешептываются. А она руки взмахом все шепотки прерывает, кивком головы велит со стола все убрать, да Мелиорна чуть ближе подзывает.

У нее сердце бьется ровно, спокойно, и ладонь по прежнему по волосам чужим скользит успокаивающе. Они со стороны картину весьма странную напоминают, нереальную, невозможную. И Королева себе удивляется, она роль заботливой женщины, что сочувствием наполняется, играет ловко, не подобраться даже с претензиями. Да лишь взгляд по прежнему холод в себе таит, и в глубине голубизны искры жадности мелькают, она уже знает, что просить взамен; всегда знает, наперед свои действия продумывая.

— Ты прав, юный нефилим. Всегда найдется услуга, достойная Королевы.

Голос тот – ласков и тонок, с нотками нежности и заботы; она интереса своего более не скрывает, да охотника не отталкивает, позволяя свою боль выплеснуть, отчаяние. Она за его действиями наблюдала с интересом, за каждой эмоцией следила пристально, да удивилась, стоило нефилиму расстояние сократить, гордость свою ангельскую отбросить, и просить у нее, обычной нежити, к которой редко кто из них с должным уважением относился. Она еще помнила на своем веку тех сумеречных, что, приходя за помощью, дерзость себе позволяли, да вели себя так, словно Она помогать была обязана, словно договор мирный Ее принуждал к сотрудничеству.

Но Королева всегда сторону сильных занимала, и в Алеке потенциал видела; она его могла союзником сильным считать, и знала, какое влияние он на прочих оказывает. Он полагал, что окажет лишь одну услугу, но Королева видела в этом начало долгого сотрудничества; она всегда могла в будущем напомнить о его просьбе в минуту слабости, и о том, кто именно ему помогал. Он не становился отныне обязанным ей, ведь в качестве платы она попросит весьма определенную вещь, да вот только пыльца отныне свяжет нефилима и двор Благой.
И Королева знала, как связь эту сделать прочнее.

— В Институте хранятся кольца фэйри, которые принадлежали моему отцу, а в последствии должны были стать моими по праву. Я хочу их.

Она улыбается холодно, когда об отце вспоминает; да улыбка ласковой становится в миг следующий, Королева юношу пальчиками за подбородок приподнимает, и в глаза его заглядывает. Она видит боль в глубине зрачков темных, и безумное отчаяние, что к краю подталкивает, поступки совершать велит такие, о которых можно пожалеть в дальнейшем.

Но он сам просить ее о помощи пришел, и она цену, на ее взгляд, разумную называет. Для нефилима нет ничего невозможного, как пару колец золотых отыскать, что врядли прячут тщательно, на обозрение всеобщее выставив. Да только кольца те ей нужны были особенно, они магию в себе несли значительную, а интуиция фэйри никогда не обманывала, она словно чувствовала, что в скором времени кольца те нужными станут; в деле пригодятся.

— Принеси их, и получишь порцию того, чего так страстно желаешь.

Она ниже склоняется, и губами прохладными лба горячего касается, словно благословляет; и игра та удовольствие ей доставит, она позволит ему ближе к себе стать, подпустит так, как никого до него прежде, да улыбка глаз на мгновение коснется, хоть и слова следующие жестокими покажутся.

— А теперь ступай, Мелиорн проводит тебя до границы наших владений.

Она не предложит успокоение немедленное, да фэйри юной кивнет, веля чашу заветную с пыльцой со стола подобрать, унести прочь; подразнила, и хватит. Она обреченностью чужой манипулирует, сама же на ножки поднимается, взмах руки и рыцари верные к нефилиму ближе подступают, его снаряжение возвращая, да путь к выходу указывая.

А Королева с улыбкой легкой зал покинет, у нее настроение гораздо лучше становится, и знает она, что ожидание не затянется; по глазам необходимость в дозе читает, да спустя время некоторое встречать его все в том же зале готовится, только убранство на этот раз уже другим становится, и вместо музыки легкой ее щебетание птиц окружает, да аромат жасмина плывет по воздуху, опьяняет. И она легкую дозу пыльцы велит в воздухе распылить, позволяя искрам серебра невесомого едва оседать с потолка, что цветами усеян. Лишь едва уловимо, дабы настроение входящего едва улучшить, расслабить, да на принятие решения верного направить.

Обстановка вокруг с таинственной на волшебную сменяется, словно двор с Его приходом оживает да красками раскрашивается. И света на этот раз чуть больше, лучи солнечные сквозь ветви пробиваются, светом своим теплым охватывают зал, что цветами усеян, листвой свежей; и платье ее под стать зелени свежей, цветами мелкими усыпана юбка невесомая, и пыльца едва уловимая в воздухе на волосах искрами серебра оседает; улыбка на губах удовлетворенная, и она страже кивает по обыкновению, велит оружие с нефилима убрать все лишнее, и рукой снова к столу призывает.

Да только нет на нем угощений, на этот раз лишь чаша одна стоит, да кувшин с элем золотистым. И фэйри вокруг услужливые, приказов дожидаются, распоряжений дальнейших. А Королева пальчиками по поверхности стола ведет, пыльцу собирая с него, и к губам охотника сумеречного прикладывая, размазывая серебро по плоти искусанной мягкой, что жизнью отчаянной дышит. И с ее губ смех легкий сорвется, она в ладоши прихлопнет, и фэйри юный перед нефилимом дорожку из пыльцы проложит, зачерпнет немного из чаши полной, да перед охотником аккуратно выложит.

— Одна порция взамен за одну услугу. — Она чуть вперед подается, взглядом жадным внимательным за охотником следит, да подбородок небрежно ладонью подпирает, пальчиками узоры на столе вырисовывая. — Но если желаешь получить больше, то условия просты – оставайся гостем при моем дворе, и любое количество пыльцы станет доступно тебе в любой момент.

Она пальчиками щелкает, и музыканты игру тихую начинают; юная пикси эль по бокалам разливает, а вокруг стола трое мальчиков-фэйри танцевать начинают, завлекая охотника молодого, вынуждая его на условия Ее Величества согласиться, поддастся искушению эльфийскому, и при дворе задержаться.
Она атмосферу чарующую создает, сама же следит со своего места, кубок с элем к губам подносит, и на лице ее умиротворение, улыбка на губах полных торжествующая.

Turned away from it all like a blind man
Sat on a fence but it don't work.

Наблюдать со стороны за падением – интересно.

Всегда интересно следить за тем, как распадается душа человеческая на осколки, и под ногами опадает бликами разноцветными. По ней каблуки чужие топчутся, да только хруста не слышно никому, даже самому обладателю.

Но Селин замечает каждую деталь; в глаза пустующие заглядывает с улыбкой снисходительной, покровительствующей. Она для Него спасением станет, единственной соломинкой, которую, как говорят смертные, бросают утопающему. Или же он сам за нее хватается, Королева значения этому не придавала. Мир смертных ее мало интересовал; и душа ее, как и сердце, из мрамора ледяного сотканы были, никакими сомнениями не задетые, да чувствам неподвластные.

Пикси-приживалка склоняется к ушку заостренному, и тихо шепчет о том, что покои для нефилима юного уже подготовлены именно так, как Она приказала. А на губах у Королевы улыбка удовлетворенная появляется, и кивок головы утвердительный, руки взмах, да внимание все на два колечка маленьких переключается.
Отец рассказывал о своем предке, что выткал кольца из самой сути магии; Селин тонкими пальчиками тянулась, но никогда дотронуться до золотого сияния не смела. Их уносили прежде, чем ее руки прохладные слишком близко оказывались. Отец трепетно оберегал драгоценность, и потом так легкомысленно с ней расстался /та история до сих пор до конца не раскрыта, но со временем будет/, и Королева, едва на трон взойдя, лишь волшебства истинного коснуться желала.
Но сдерживалась, блеск в глазах жадных скрывая за равнодушием. Кивком головы веля юной фэйри забрать подношение да в Ее покои личные унести.

Лишь потом, потом… Когда наедине с мыслями останется, она засмеется торжествующе, да мысленно очередную ступень к своему собственному величию вычеркнет.

Все для нее слишком удачно складывалось; и мальчик юный, что так удачно на пыльцу фэйри подсел, и сделка, что состоялась так скоро.

Кольца… Да если бы отец-король видел, то никогда бы не бросал тех слов, которые так задевали еще юную фэйри. Никто и никогда в нее не верил, но она упорно продолжала идти вперед, и заслуженно заняла трон, который всегда был Ее по праву. И братья старшие не встали на ее пути, - история об истине умалчивает.

Ее легкие воздухом ароматным наполняются. Играют тихо музыканты на арфе, и музыка волшебная казалось бы что со всех сторон укутывает; на губах улыбка умиротворенная, а в руках записи праотца, что о дворе Неблагом несколько веков назад были сделаны.
Во дворе Благом оживление, шепчутся тихо фэйри по углам, тихо смеются да переглядываются; Королева в записи погруженная на кушетке возлежит царственно, она о госте своем еще не спрашивает, но знает, что нет у него ни в чем достатка, - сутки с момента их соглашения минули, - и время в мире фэйри течет несколько иначе.

Волосы рыжие по плечам раскинуты, ниспадают локонами тяжелыми по спине, и цветы в них вплетенные белые совсем невесомыми кажутся. И Селин от занятия своего безмятежного отвлекается, выслушивает доклады рыцарей явившихся, о защите границ, об охоте Дикой, да о мире смертном, об охотниках, что пытаются все Валентина отыскать, да последствия применения Меча Душ исправить.

На ее губах ухмылка, она головой кивает, но беспокойством взгляд все же полнится. Слухи да сплетни, но своим слугам Королева верить предпочитала, и если донесения правдивы, то охотник новый способ ищет, как от нечисти всей избавиться. И Королева совсем не жалеет, что отказала ему в прошении, не согласилась сотрудничать, хоть и речи были весьма убедительны. Но она видела в глазах презрение, что с высокомерием смешивалось, и как бы нефилим не пытался скрыть своих намерений истинных, чувств слишком явных, но она все же понимала, что не смотря на статус ее благородный, он ее ни во что не ставит.

Никто не доверял фэйри, в их честности сомневался, но один все же доверился.

Мальчишка, совсем еще юный, по меркам фэйри совсем ребенок, да с пути сбившийся, и она с места своего поднимается, взмахом руки велит всем разойтись и за нею не следовать. Ее путь цветами весенними усыпан, и настроение при дворе в вечер этот дивный в лепестках белоснежных лилий отражается, огни меж деревьев едва пробиваются, и сверкает едва уловимая пыльца в воздухе, опадают лепестки белоснежные под ноги, и ароматом сладким атмосфера укутана.

И платье на ней из цветов белоснежных соткано, она на деву слишком юную похожа, возможно даже на видение, что с небес спустилось на землю, светом озаряемое, словно ореолом огненным вокруг головы царственной.

Он в покоях, в окружении фэйри, что не как надзиратели, но все же с целью наблюдать приставлены. В комнате той кровать под пологом из цветов живых, и на столике фрукты свежие, вино ароматное, да музыка едва доносится из залы общей дальней.

Селин взмахом руки велит оставить их, и дожидается, пока фэйри комнату покинут, оставляя свою Королеву наедине с гостем.
А она кровать обходит медленно, взглядом юношу изучает. Ведет вдоль тела исхудавшего. Кожи бледной, да круги под глазами замечает. Изношенный, израненный, и огонь в тех глазах потухший, даже искры не тлеют.
Королева руки к нему протягивает, обхватывает пальчиками ладони широкие, и с улыбкой легкой с кровати встать помогает.

— Я покажу кое что, идем.

Она его за собой меж коридоров тянет, в свои покои дорогу прокладывает, и расступаются перед ней рыцари, головы склонившие учтиво. Там, в покоях царских, проход в личный сад Королевы, в котором всегда осень ранняя, хрустит листва под ногами, и в воздухе аромат леса свежего; пыльца в воздухе, пыльца на волосах оседает, и ее излишне много, гораздо больше, чем в прочих дворцовых комнатах.

Они словно в мире другом оказываются, и нет тут более музыки успокаивающей, лишь сверчков стрекот, да журчание воды едва слышное.

— Это место успокоение дарит.

Селин вдыхает глубоко, пыльца и ее расслабляет немного, да только фэйри к продукту собственному иммунитет имеют, на них она совсем иное воздействие оказывает; не вызывает желания скрытые, не вытаскивает наружу все помыслы потаенные, да не сводит с ума до беспамятства.

Она к кромке воды нефилима подводит, отпускает руку его горячую, и чуть в сторону отходит, едва брови изгибает да голову на один бок к плечу склоняет выжидающе; с интересом лишь ей понятым.

— Что ты видишь, Александр?

Они у кромки небольшого пруда замерли, и вокруг них лишь деревья, да цветы полевые, осенние, всегда свежие. Ночь темная на двор Благой опустилась, и мириадами ярких огоньков сад потайной озаряется, вспышками яркими светлячки по саду перемещаются, и огни разноцветные в воде отражаются; будто бы искры волшебные. Да не плещется в пруду живность водная; пока еще не плещется, и у Королевы на сей счет свои планы уже имеются.

Она на колени опускается, касается пальчиками своего отражения, и улыбка на губах тех спокойная, лишь взгляд блестит с хитростью, что всем фэйри свойственна. У нее пыльца в волосах серебрится, путается; и локоны рыжие на лицо падают, да лишь Королева не обращает внимания, ведет пальчиками по поверхности воды прохладной, воздух свежий ночной вдыхает.

И в мыслях лишь слова ее матери, с вопросом таким извечным.
А что ты видишь, Селин?

Mнe кaжeтcя, чтo мы тaк выcoкo ceйчac
Пocмoтpи нa нeбo, oнo тaкoe яpкoe
Дaй мнe cвoю pyкy...

Что ты видишь в воде темной, среди звезд отражений.
Свое ли лицо бледное, да волосы темные, в свете тусклом ярким огнем полыхающие. Видит ли она лицо юноши более бледное, да глаза его темные, пустующие. Жизнь покинула его тело, душа где-то между мирами мечется, а Королева с улыбкой едва уловимой за муками наблюдает, и вопросы сама себе риторические задает.

Что может она видеть в озере безжизненном, откуда сама всю жизнь выжгла, в те времена, - так много столетий назад, - когда еще умела на мгновение что-то чувствовать. В те времена, когда не была еще Королевой, а всего лишь младшей дочерью Короля являлась, девочкой, что никаких прав на трон не имела. Когда-то…

На ошибке совершенной выучилась, и на мир с тех пор смотрела несколько иначе; о прошлом своем стараясь не вспоминать слишком часто, а если и вспоминать, то только о фее-матушке, о руках ее нежных да ласковых, голосе вкрадчивом, что перед сном вместо колыбельных о планах шептал, и о глазах ее, что на мужа-Короля с обидой смотрели, а после и с яростью едва скрытой.
Селин помнила, как к ее матери относились другие фэйри, матери братьев ее старших; высокомерные, интриги плетущие. Королева за ними наблюдая сама училась, и навыки те ей в последствии пригодились, когда трон лишь ей принадлежать стал.
Она была самой младшей дочерью Короля, и покои ее были самыми дальними, но зато личный сад имеющие. И даже после собственного возвышения она не покинула комнату, в которой выросла. Напоминанием о детстве оставила, чтобы всегда помнить, какими усилиями ей трон достался.

И пруд этот, совсем небольшой, не волшебный, но некогда заселенный живностью, уже много столетий пустовал; в воде темной холодной не слышался плеск рыб и лягушек, вода лишь едва колыхалась от ветра легкого, а листья опавшие навсегда осенние пикси-приживалка каждый день вручную собирала.

И листьев тех в последние годы становилось все больше.

А Королева на юношу с улыбкой ласковой смотрит, снисходительно будто бы. Смех его тишину нарушает резко; да так, что замолкают сверчки, даже ветер затихает и прислушивается. А воздух вокруг словно бы уплотняется, каждый атом во слух оборачивается, каждой клеточкой организм правду впитать желает.

Правду на вопрос, что столько раз в этом саду звучал, но ответа все не находилось.

Молчала Королева с тех пор, как вся рыба на поверхность всплыла брюхом кверху; молчала и тогда, когда в след за рыбой передохли все жабы да лягушки, и головастики их у кромки берега кашей мертвой скопились, липкой да вязкой массой смерти, что в глазах ее голубых безжизненных отражалась; глазах голубых и холодных, как воды Арктики.

Она не помнила причину, - на самом деле помнила, но в памяти то было заперто так давно и глубоко, что проще было считать, что забыла, - но с тех пор фея-мать перестала какие-либо вопросы задавать, и более не приходила вместе с Селин к пруду темному, что еще носил отголосок ядовитого аромата, кругами черными по воде некогда растекавшегося.

И потому, когда голос юного нефилима прорезает воздух, Королева лишь улыбается, будто бы облегчение чувствуя. Все это время казалось, что стоит ответить правдиво, и камень тяжелым грузом на плечи опустится, вина да воспоминания о жизни прошлой нахлынут.

Но она не чувствовала ничего, лишь свое отражение в словах его истинно правдивых. Облик свой настоящий, и пустоту в воде. Словно впервые в гладь озера всматривалась, да себя со стороны видела.
В пустоте.

Что в ее собственном сердце уже давно обитает, как перекати-поле посреди пустыни безжизненной, так и ее сознание мечется в поиске ответа но вопрос единственный. Но даже найдя – не успокаивается.

Что есть пустота?
Всего лишь души состояние, а для нефилима – и то временное.

Как и страдания все лишь мгновенные, для Королевы они и вовсе мимолетные, тогда как для смертных едва ли не часть цикла жизненного. И не понять ей в данный момент, почему он жизнь свою на все это тратит, ведь в мире столько всего неизведанного, и будь Королева на его месте, - нет, она давно об этом должна забыть, - то не тратила бы время отведенное на разговоры под опьянением наркотическим, да и вообще бы свою жизнь на подобные утехи и гадства не тратила. Она бы ценила каждый миг своей жизни, если бы десятилетия ей были отведены так же, как отведены Александру.

И уж тем более она бы не стала тратить свою жизнь попусту из-за проблем с бессмертным. Пройдет еще лет двадцать, и тело состарится. Покроется кожа морщинами, огрубеет да привлекательности лишится. В то время как маг все так же будет молод и беспечен, и новые лица, лица молодые, вокруг него появятся.

Ей было бы жаль нефилима, и она почти испытала это чувство, но лишь с точки зрения бессмысленной траты своей жизни. Что ей страдания душевные? Людская прихоть, желание проблемами себя обеспечить. Но годы жизни, что отведены каждому… Нет, ей никогда не понять этого стремления себя разрушить, разум собственный погубить, да естественный процесс старения ускорить дурманом организм отравляя.

— Изнанка лишь у тебя в голове. — Она пальчиками лба его касается, отводит в сторону пряди волос черных, и круг невидимый прямо по центру рисует. — Вот здесь все сосредоточие твоих проблем и неприятностей. И разорвать этот круг только ты сам сможешь.

Голос у фэйри тихий, певучий, и она слишком близко к охотнику находится; мгновение то едва ли не интимное, но столь мимолетное, что спустя несколько минут и вовсе эфемерным покажется, будто бы плодом воображения одурманенного.

У них дыхание на миг смешивается, а Селин улыбается одними губами; пальчики ее холодные, от воды влажные, по лицу охотника следуют, мимо переносицы, кончика носа касаются, и губ полных, на которых едва уловимо пыльца оседает.

Она впервые столь близко кого-то к себе подпускает; кого-то чужого, не из ее мира привычного. Она человека вблизи впервые за века многие разглядывает, и слабость каждую отмечает, что на лице изможденным будто бы клеймом отпечаталась. Она не слышит, но чувствует едва уловимое дыхание фэйри, что по ту сторону стоят, у самого входа, что в опочивальню ведет королевскую. Они молчаливого приказа ожидают, безопасности ради стоят, да за каждым движением следят, - не Ее, нефилима, - но Селин молчит, к чужому присутствию давно привыкшая.
Лишь от нефилима отворачивается, опускаются пальчики тонкие к воде, и она лист дубовый опавший поднимает, с углами острыми, наполовину пожелтевший, но с другой стороны еще словно бы зеленью за жизнь борьбу продолжающий.

— Ты напоминаешь мне осенний лепесток. И живет он ради того, чтобы воздух кислородом напитывать, да глаз своей Королевы радовать. И в момент, когда казалось бы, жизнь уже кончена, вены дерева более не питают тебя, и тело касается земли холодной безжизненной… — Она лист повыше поднимает, и в тусклом свете едва просвечивают тонкие переплетения вен, по которым уже не бегут живительные соки, отсутствие которых с каждым днем окрашивает лепесток в безжизненный бурый. — Ты все равно не теряешь надежду, продолжаешь тянуться к свету, пусть ты всего лишь ветром сорванный лист, что упал с дерева. 

Королева двора Летнего расправляет пальчики, и порыв ветра легкого срывает лист с руки ее; он играет с ним еще мгновение, прежде чем опустить на поверхность пруда темного, аккуратно и бережно, будто бы убаюкивая в сон вечный.

— Разве жизнь не столь коротка, чтобы задаваться вопросом, на который даже у вселенной ответа не найдется. Все здесь, в твоей голове, Александр.

Она снова оборачивается к охотнику, и улыбка на лице ее на этот раз не только губ касается; глаза холодные улыбаются лишь на мгновение, а она словно бы груз многовековой с плеч сбросила, и снова той самой фэйри юной стала, что у пруда могла сидеть часами, за игрой лучей солнечных наблюдая, да за тем, как безмятежно рыба плещется, отражая солнце в чешуе серебряной.