Пьетро молчаливо разглядывал потолок. Потолок не отличался белоснежностью, как и вся окружающая его обстановка. Место, вообще, как ни странно, не было похоже на больницу, скорее на лабораторию, хотя с другой стороны, почему он решил, что он в больнице? Он же не знает, что с ним было до того, как он проснулся, да, в общем-то, он даже не знает, что с ним происходит сейчас. Он вообще ничего не знает. Да ему даже подыскивать названия окружающим его объектам приходится мучительно долго: искомые слова всплывали в голове, как пузырьки воздуха в замёрзшем пруду совершенно независимо от его желаний, тем самым осложняя анализ окружающего его мира. Наличие в помещении женщины, присутствующей здесь с самого его пробуждения, не вызывало никаких особых эмоций. Она же в свою очередь оказалась исключительно молчаливой, вероятно потому что всё это время сосредоточенно всматривалась в проекцию экрана, управляя аппаратом, нависающим над ним, как крышка гроба.
По крайней мере, она была достаточно мила, чтобы сообщить ему его имя.
Меня зовут Пьетро.
Он не знал, почему чувствует себя в безопасности в неприветливом помещении и под пристальным наблюдением различной аппаратуры. Он мог только предполагать, что с ним подобное не впервые. А может быть он сам на что-то подобное когда-то соглашался. Ну уж навряд ли его так успокоила дежурная фраза: "Ты в безопасности".
Окружающая его аппаратура мерно гудела, женщина молчала, Пьетро пытался вспомнить.
У него было много вопросов, которые он не спешил задавать вслух.
Он не знал кто он - ёмкого "Пьетро" едва ли хватало для самоидентификации.
Он не знал, почему он здесь и зачем вся эта аппаратура.
Он не знал, что он делал прежде чем попасть в это помещение.
Он вообще ничего не знал о себе и своём прошлом.
Он был как чистый белый лист.
- Я ничего не помню,- ответом на шёпот Пьетро был писк аппаратуры.

Пьетро открыл глаза в ту же секунду, что дверь стала отъезжать в сторону, ему ещё предстояло разобраться со своей острой реакцией на происходящее вокруг. Женщина, с которой он так мило помолчал, уже ушла, убрав нависающую над ним хреновину и оставив малую часть окружавшей его аппаратуры вроде экрана, на котором отражался сердечный ритм. А из коридора в помещение вошла, нет, скорее ворвалась девушка в красном плаще и бросилась к нему, стремясь обнять и схватить за руки. Она норовила прижаться к нему, полушепотом, кажется, едва справляясь с рыданиями, повторяла его (его ли?) имя и вроде бы говорила что-то ещё. Иногда Пьетро казалось, что девушка молчит, а слова отпечатываются у него в мозгу. Это было странное ощущение, но организм не реагировал на подобные вторжения враждебно - кажется, для него это было привычно.
- Я не помню,- Пьетро сперва хотел дождаться пока незнакомка справится с эмоциями самостоятельно, но желание обрести хотя бы немного личного пространства без вторжения в него человека, которого он не узнавал, пересилило. Он не сомневался, что его слова вызовут не менее бурную реакцию, чем, видимо, он сам живой и, кажется, целый (по крайней мере у него лично ничего не болело): я ничего не помню. Я не знаю, кто ты.
Пьетро и рад бы утешить человека, который так счастлив его видеть, а не огорошить внезапным признанием в полном провале памяти и отсутствии даже каких-либо ошмётков воспоминаний не то, что о девушке конкретно, а вообще о нём лично. Он ведь честно пытался вспомнить, он занимался этим даже сейчас, ожидая реакции на его заявление, не замечая, что начинает хмуриться из-за собственного бессилия.
Ему кажется, что он уже видел эти глаза, но...
Я ничего не помню.
Пьетро растерян, но всё ещё не испуган.
Ему кажется, что ему бы уже стоило испугаться, но липкий страх упорно избегал его, уступая место растерянности и злости на самого себя за подобную оплошность.
Почему я ничего не помню?

Отредактировано Pietro Maximoff (2018-02-04 22:23:20)

С момента его окончательного "воскрешения" прошло несколько дней и всё это время за ним следили местные специалисты, общаясь с ним исключительно вопросами. При этом Пьетро вполне справедливо воспринимал их приятными собеседниками, потому что с ними было просто договориться: они вполне удовлетворялись его односложными ответами.
Есть жалобы? Нет.
Странные ощущения? Нет.
Слабость в конечностях? Нет.
Снятся ли сны? Нет.
Что-нибудь вспомнил? Нет.
Им было абсолютно неважно, что он чувствует, когда его называют Пьетро. Их не интересовало, помнит ли он что-то конкретное, они изучали исключительно сам факт потери памяти. Они ничего от него не хотели, ничего от него не ждали и воспринимали скорее как очередной удачный медицинский эксперимент, чем как человека, который потерял что-то значимое. Они вообще не испытывали к нему жалости, как ему показалось, считая его счастливчиком, что он вообще выжил.
И Пьетро это вполне устраивало.
Гораздо сложнее для него были посещения Ванды. Только рядом с ней он ощущал себя обязанным вспомнить всё прямо здесь и сейчас и это его угнетало, потому что это было не в его силах. И оттого он ощущал себя достаточно двояко: с одной стороны он даже не мог сформулировать, почему он обязан делать что-то для неё, даже не зная кто она такая, а с другой он воочию видел её реакцию на его попытку оправдаться своим "я ничего не помню" и этого было достаточно, чтобы испытывать жгучий стыд от собственной беспомощности.
Ещё хуже ему становилось от её изучающего взгляда, в котором слишком явно читалось неверие, страх, боль и надежда.
Она упрямо называла его только по имени, а он в свою очередь привык к тому, что так его зовут.
Она не пыталась ничего рассказывать, это смущало Пьетро, но он в свою очередь не спешил задавать вопросов, потому что он не понимал, что ему стоит узнать сперва или что может ему помочь. Он даже не стал ни у кого спрашивать, что с ним было и как он попал на койку, уже ставшую ему родной. Он хотел всё вспомнить, но не знал как к этому подступиться.
Всё, что ему было пока доступно - собственное отражение в услужливом зеркале, которое он подолгу изучал каждый день.
Стоя на холодном кафеле, он из раза в раз задавался одним и тем же вопросом: кто такой Пьетро Максимофф?
И ощущал себя пустым сосудом, который стоило бы наполнить, но кажется никто, включая его самого, не знает как это сделать лучше.

Чужое воспоминание сменяется привычным интерьером его скромного жилища и девушкой напротив. В воспоминаниях она смеялась, а сейчас яростно тёрла щёки, пытаясь скрыть, что эмоции захлестнули её.
Пьетро замер, вслушиваясь в собственные ощущения. Он как будто ощущал солнце на своих руках и даже брызги воды у себя на лице, а во рту на секунду было ощущение приятной прохлады, но это всё не то.
Это не его ощущения.
Не его мысли
Ничего.
Всё, что он знал - сама возможность увидеть что-то глазами Ванды его не пугала, как и то, что в их первую встречу она как будто влезала ему в голову и говорила с ним, не издавая ни звука.
Но он не знал почему для него это нормально, но его более чем устраивало, что у него есть такая возможность.
- Это,- Пьетро запинается, но продолжает,- это неважно, какого вкуса было то мороженое. Я,- он снова замолкает, проклиная себя за то, что начал говорить. Сообщить ей, что он всё равно ничего не помнит и поэтому совершенно неважно какой там был вкус - это было, конечно, достойно приза за лучшее утешение. Пьетро нахмурился,- я всё ещё не могу вспомнить собственные ощущения.
Когда она уйдёт, он снова и снова будет прокручивать в голове полученные фрагменты, выстраивая их в хронологическом порядке. С каждым новым повтором всё чётче осознавая, что он всё ещё ничего не ощущает, кроме стыда перед Вандой за то, что он не может даже на толику стать ближе к тому Пьетро, которого она ему показывает. И тут же будет переключаться на мысль: разве должно быть стыдно за собственную беспомощность? Кто такой Пьетро Максимофф, что его это гложет?
Но сейчас он лишь растерянно смотрел на Ванду, пытающуюся скрыть, что расстроена, что ей удавалось хуже, чем когда она была маленькой и видел в ней человека, нуждающегося в поддержке. Он даже собрался протянуть руку к её лицу, повинуясь скорее внутренним инстинктам, чем разуму, чтобы мягко провести по щеке и убрать тем самым выступившую слезу. Но остановился, едва подняв руку.
Так будет только хуже.
Он всё ещё не знает, кто такой Пьетро Максимофф.
- Извини, извини... чёрт, я не понимаю, что не так! Я... я правда благодарен тебе за то, что ты делаешь. Но я не могу, не могу вспомнить,- Пьетро, начавший злиться на самого себя, опустил глаза в пол и медленно встал, отходя к кровати. Ему нужно было время и одиночество, ему нужно было закрыть глаза.
- Я думаю, что на сегодня хватит.
Он ненавидел себя за эти слова, потому что мальчишка в её воспоминаниях не мог их произнести.
Он был её братом.
А он им не был, потому что вообще не знал кто он такой.
И поэтому он это сказал.
И ему даже не хватило храбрости посмотреть ей в глаза напоследок.

В какой-то момент он даже думал начать улыбаться входящей к нему Ванде, скорее из обычной вежливости и благодарности, чем из-за чего-то большего, вроде возникающей между ними родственной связи, который на самом деле всё ещё не наблюдалось даже в зачатке, но отсмотрев очередной эпизод из жизни близнецов, решил, что это было бы жестоко. Потому что он не сможет ей улыбаться так, как это делал его двойник. Не будет в его взгляде той смеси теплых чувств, и от этого ей будет только больнее, в сто крат больнее, чем от его молчаливо поднятых на неё глаз в ответ на уже привычное "Пьетро", всё ещё не несущее за собой никакой смысловой нагрузки.
Потому что от этого ей, наверное, тоже больно.
Каждый раз прежде чем протянуть к ней руки, он замирал, изучая её глазами. Он знал о Ванде катастрофически много и в тоже время абсолютно ничего, что могло бы помочь ему вспомнить её полноценно, узнать так, как знал её его двойник. Всё, что он знал - это, что перманентно причиняет ей много боли, и он не понимал, зачем она каждый раз приходит в его палату, ведь никакой положительной динамики не было.
Пустота.
Почему она всё ещё не опустила руки?
Зачем продолжает выворачивать себя наизнанку?
Она верит, что её Пьетро не мог бросить её одну?
Пьетро касается её рук и погружается в чужую жизнь, которую когда-то прожил.
И какое-то время спустя, осознав что он по большей части видел их вдвоём, не произнеся ни звука задаёт вопрос.
Родители..?

Получив ответ на свой немой вопрос и оставшись один на один с новым знанием, он раз за разом восстанавливал в памяти картину из его детства. Ту самую, после которой был прекращён сеанс с Вандой, ожидавшей вероятно, что с ним случится хотя бы эпилептический припадок или истерика после, и это будет хорошим знаком. Но ни тогда, ни спустя пару часов самоанализа с ним ничего не произошло.
Никаких изменений.
Абсолютно.
Это был скверный эпизод из его жизни, полный ужаса и отчаяния. Эпизод, который ему, как и любому психически здоровому человеку, хотелось поскорее забыть, смыть с себя  ощущение полной беспомощности тех детей, навсегда забыть про ужасы войны, которые им пришлось лицезреть воочию и никогда об этом не вспоминать. Ещё больше хотелось забыть отпечатавшиеся в мозгу чужие эмоции: боль, ярость, липкий страх и мысль, бьющуюся в унисон с сердцем: "сейчас взорвётся". И от того не давать показанному ему воспоминанию ускользнуть из памяти, мысленно заставить каждую деталь отпечататься в памяти, на сетчатке глаза, где угодно, лишь бы ничего не забыть, было сложно, но Пьетро (имя всё ещё вызывало закономерный вопрос: Пьетро ли?) не искал компромиссов с совестью и не жалел себя, упрямо повторяя процедуру и ощущая как его натурально тошнит от постоянно прокручиваемых образов.
Он всматривался в лица людей, которых называл родителями.
Он запоминал черты своей уменьшенной копии, без устали вертел в голове образ маленькой слишком серьёзной девочки, повторял одними губами: "старк", вторя Ванде десяти лет.
Он пытался вспомнить, уцепиться за то, что ему показала Ванда, искал в себе отклик, не давал себе ни на минуту забыть.
Он смотрел прямо в чёрный провал в полу и... ничего не ощущал.
Как будто в этом не было никакого смысла.
Он даже не ощущал, что когда-то видел хоть что-то из того, что ему показали, как это было с самой Вандой.
Ещё хуже, чем из-за отсутствия прогресса с самоидентификацией, он себя чувствовал от зашкаливающих эмоций сестры. Он понимал её, потому что видел её воспоминания, знал как она была близка с его двойником. Но для него она была чужой. Посторонним человеком, через раз рыдающим из-за его отсутствующей реакции на показанное, отчего он раздражался только больше, стараясь это никак ей не показать. Она шла к нему, чтобы вывернуть себя наизнанку, не забывая уточнить, как он себя сегодня чувствует, а он... он ощущал себя возводимым на плаху каждый ёбанный раз. Потому что там, где он просто смотрит занимательное кино, она показывает ему то, что должны были знать только двое: она и он.
А он больше ничего не знал, кроме того, что его зовут Пьетро Максимофф. Но это, к сожалению, не давало ему никаких знаний об этом самом Пьетро, он был для него чужим, каким-то абстрактным человеком, чья жизнь была разной, но рядом всегда была Ванда.
И в жизни Ванды, которую она ему показывала, тоже всегда был Пьетро.
Но кто такой Пьетро?

Дверь отъехала в сторону и в комнату вошла Ванда, но прежде чем она предложила продолжить, Пьетро решил задать вопрос.
- Что для нас значит STARK? Что это вообще? - вопросы были не самой сильной стороной Пьетро, тем более, что он старался не форсировать события по целому ряду причин, но его зацепила чёткость момента с этой надписью на снаряде и эмоции Ванды. Ему хотелось понять, испытывал ли он близкие чувства? Их эмоции схожи?

Отредактировано Pietro Maximoff (2018-02-08 11:44:44)