[icon]http://s8.uploads.ru/qpJnN.gif[/icon]
[sign]
[/sign]

Изабель нечем дышать. Десятая попытка приводит лишь к осознанию, что падать дальше некуда. Непроходимая, собранная в пульсирующую консистенцию тьма. Густая и плотная. На ощупь холодная и мерзкая. Она окутывает, обнимает, травит, парализует, проникает так глубоко под кожу и давит на горло, что возможный крик о помощи тонет в этой безысходности, так и не вырвавшись наружу. «Всё хорошо, надо перетерпеть.» Изабель нечем дышать. Будто узкое, раскалённое кольцо пережимает трахею, сворачивает легкие, вызывая почти моментальный коллапс. Девушка хватается за шею, покрытую холодной испариной дрожащими пальцами, складывается молниеносно пополам, заходится сухим, надрывным кашлем, пока мелкие порции кислорода не начинают медленно поступать внутрь, напоминая издевательски о том, что она всё ещё жива, продолжает существовать в своей пародии на жизнь. Это ломка. Простая ломка тела. «Никто не знает. Все считают, что у тебя грипп.» Первые симптомы зависимости, которые не казались ей проблемой, когда боль от ранения нужно было чем-то унять, чтобы можно было продолжать тренироваться и казаться сильной. Так ей сказал Магнус Бейн, велел много пить, есть белковую пищу и ждать, когда йен-фен полностью выведется из организма, не оставив больше разрушительного воздействия. «Серьезно? Нет, серьезно?!» Алек первое время старался помочь, заботливо оттеняя жар холодным компрессом, за что она осыпала его проклятием и резко поднималась с кровати вновь, говоря о том, что прикосновение лишь жжёт. Не приносит всё это иллюзорное спокойствия и не унимает дрожь. «Алек, иди. Я переживу.» Ведь это она заварила данную кашу, повелась на лживые речи о быстром выздоровлении и это ей бороться со своими демонами в одиночестве, собрав остатки воли в дрожащий кулак. Брат не верит в то, что она сможет в одиночестве забыться. Смотрит с подозрением и жалостью. Изабель хочет пальцами надавить ему на глазницы, лишь бы только он не смотрел так больше, не уничтожал её совесть в конец. «Обещаю.» Говорит спокойно, почти зажимает голосовые связки от нового стона и смотрит на брата уверенно. Тот сдаётся, прекрасно понимая, что есть дела поважнее и вырвавшийся на свободу демон должен быть ликвидирован, пока примитивные не начали погибать один за одним. Это их долг, работа, всё то, что нельзя отложить в долгий ящик и плотно закрыть, поиграв немногим больше в заботливых родственников. Она провожает медленно заплывающим взглядом широкую спину Алека и снова падает на упругие подушки позади себя, видя как предательски качается люстра и уходит сознание из стойкого в новую призму боли. «Мне надо просто увидеться с Рафаэлем. Один раз. Ещё один раз.» Кричащая грань истерики и душераздирающих воплей, которые час за часом снова и снова слышатся в дальнем крыле Института. Усталость подгибает её ноги, когда сжатые до побелевших костяшек пальцев кулаки безотчетно колотят по запертой двери, а потом застывают, разжимаются, пропуская через себя лёгкую боль на поверхности от физического воздействия на тело. Такие попытки не спасают Лайтвуд, ведь ей снова нечем дышать. Охотница оседает на пол и прячет лицо в ладонях. «Отоприте дверь, пожалуйста. Выпустите меня, я...» Что ты, прекрасная Изабель? Сорвёшься и побежишь в вампирское логово, снова моля о маленькой порции наслаждения? Или наврёшь всем так легко и непринуждённо, что работаешь над делом о кровососах, выискивая нужную для тебя информацию, а потом снова окажешься в отеле DuMort, стоя на острых коленях, прося подаяния? «Изабель, всем наплевать. На тебя, твои проблемы и горести. Ты сама виновата.» Внезапно, словно щелчок у выключателя, на смену всепоглощающей тьме приходит другое, сомнительно нужное сейчас ощущение: выламывающий по одной кости лихорадочный озноб, и Изабель чувствует, что превращается в живую, гниющую плоть, которая смердит ещё пока изнутри напуганными, скомканными мыслями и просится наружу, извергая из себя тошнотворный позыв — ей противно от того, что удаётся увидеть в чистом зеркале напротив, всё-таки подползая к нему и поднимаясь вновь на трясущихся ногах. Она не ошибается. Темноту внутри себя можно разглядеть, если очень сильно постараться не обращать внимание на круги в изломанном векторе бокового зрения. Даже коснуться трясущимися пальцами можно, одёрнув руку так, словно зеркальная поверхность раскалённая и оставляет ожоги. Вот её присутствие проступает в утончённых чертах лица, искажает их, делает острыми и косыми.

Омерзительно. Страшно. Губительно. И некуда бежать, да и сил бы скопить ещё немного, чтобы позволить себе пожить ещё один день так, как никто никогда не узнает. Даже Алек, не стоит ему беспокоится. Изабель рассеянно смотрит в большое зеркало, уходящем в пол, пытаясь разглядеть в отражении ту, что всегда сражала наповал своим блистательным, эффектным образом. Едва стоит на ногах, вспотевшими ладонями давит, что есть мочи на несчастную спинку стула, ища дополнительную опору своему скованному ломкой корпусу. Вдох-выдох. Глубже. Больше. Кожа — белоснежный, тончайший пергамент, лишь полные губы алеют яркой краской и тусклый, молящий взгляд. Сил хватает с трудом, чтобы скользнуть им по своей фигуре, рассмотреть в отражении напротив слишком короткое платье, открывающее руки с росчерками рун, упругую грудь, стянутую линией декольте, и узкую талию. Горькая усмешка ложится на пересохший рот. От прежней Изабель Лайтвуд скоро ничего не останется, несмотря на попытки изображать обыденность, скрывать нужду, жить как простой боец, который не знает жалости, страха, зависимости. «Всего лишь капелька и мне станет легче. И я смогу завязать.» Так говорит каждый наркоман, убеждая себя в слепом стремлении дотянуться до того, что лишь сладостно убивает, не принося выздоровления. Озноб страха превращается в ярость так же стремительно, как пришло первое ощущение паники, когда нужно продолжение, а его нет, ведь она сама пытается запретить себе выходить из комнаты и думать о том, что стоило бы пойти к Рафаэлю. «Чёртов Сантьяго!» Бесится. Наядривается, словно спелая ягода, перенасытившаяся своими не верными решениями. Шипит, подобно змее. Взвизгивает, остервенело смотря перед собой в зеркало и не может контролировать один ураганный порыв, сменяющийся тут же другим. Не глядя сметает рукой с прикроватной тумбочки весь внушительный арсенал косметики и пузатые флакончики с духами, маслами для тела покорно летят вниз, с шумом приземляясь о твёрдую поверхность пола. Стекло моментально разлетается на куски, ароматические жидкости бесформенными пятнами украшают пол, застывая в немом упрёке перед её истерикой. Лайтвуд согласна драть на себе густые волосы, орать так, что осипнет, сорвать голос, согласна признаться себе, что зависима, чёрт их дери, согласна на всё! «На всё. О, Разиэль, я согласна уже на всё...» Она устала от эмоциональных всплесков, от жрущей её внутренний свет депрессии, от металлического молчания и безмолвия, что служат ответом на все её действия и аморальные поступки. «Никто не придет. Никто не протянет руку помощи. Даже Элдертри.» Тот самый змей-искуситель в отглаженной до отвращения белоснежной рубашке, хлопковых брюках с затянутым намертво поясом, кто подсадил её на яд нежити, передавив все попытки поправиться самостоятельно, не прибегая к наркотику. На эту заманчивую иглу, приносящую безумное удовольствие и кайф. Сама доигралась. Сама. Изнутри лижут языки пламени каждую её частичку, кости сдвигаются, словно выворачиваются из суставов. Это больно. Чертовски больно. Никогда прежде Иззи не испытывала ничего подобного, не была столь разбитой, искалеченной, выпотрошенной. Она облизывает губы, ощущая сильную физическую слабость, с отвращением всё же отворачивается от зеркала и, шатаясь, ступает к окну. За ним вечереет. Включаются первые уличные фонари. Мимо проходят люди. Примитивные. Со своими бедами и радостями. Но они все остаются людьми. А во что она превращается? Кем становится? Мертвецом? Зависимой? Девушка всегда была чиста от скверны, а теперь испачкана и вымазана чернотой с ног до головы. Сама виновата. Изабель снова нечем дышать. Правда же. Ей нет оправдания, да и не ищет она его. Хочет, жаждет иного. «Мне нужно найти Рафаэля.» Вампир не выходит фантомным призраком из её головы, мерещится за каждым переулком и темнотой узоров по ту сторону окна, манит. Изабель дала себя заклеймить, отравить тело, запятнать душу. Самое страшное, что отмываться от этого греха она не готова, совсем не хочет. Ей нужен йен-фен. Еще раз. Еще один чёртов раз. «Пожалуйста.» Он предупреждал её о том, что эти игры не закончатся ни чем хорошим. Говорил, что переступать границу нельзя, есть правила и... Лайтвуд не нужна его жалость. Нужно лишь ощущение эйфории, медленно просачивающейся под кожу, прямиком к сердцу. Ей просто нужно стать снова сияющей, блистательной и непобедимой. Иначе раствориться как призрак, угаснет совсем. Она следует в DuMort, просит наблюдателей провести к Главному, встречает элегантного Сантьяго улыбкой и начинает с нелепых, совсем не нужных ему извинений. Говорит о том, что он защищал своих, она всё понимает и тот резко обрубает её попытки продолжать эти немые оправдания, прикрытые ложью, потому что пришла охотница сюда не за этим. Ей не нужно его сухое «прощена», улыбка и жест галантности. Ей нужен яд.
— Рафаэль... — цепляется за полы его приятного, чуть холодящего пиджака, чтобы остановить. Объяснить. — Если я укушу немного... Я же смогу уменьшать дозы? — ей хочется верить в то, что она говорит. Что произносят её израненные, покусанные и пересохшие губы. Она ведь нашла в себе силы добраться сюда, даже смогла пройти не шатаясь и с грацией, эффектно превосходя собственные рухнувшие ожидания. Изабель смотрит в глаза вампиру моляще, слепо, ненавидя себя за то, что сделала, что обманула брата и не осталась в Институте, что не смогла побороть тот самый этап ломки, когда ноги понесли её по известным, потайным тропинкам к донору. Лайтвуд очень хочет получить положительные ответы, понимание и снисхождение. Они ведь уже попробовали, переступили черту, дали возможность друг другу быть рядом, открывая всё новые и новые грани безумия. «Зачем ты так смотришь на меня? Ну же, красавчик, просто перестань упираться в правила и давай ещё немного поиграем. Ты же знаешь, что мне это необходимо, а тебе это не составит труда.» Ей нужен реальный он, из плоти и крови, из всего порочного и запретного. И вот он стоит перед ней, непоколебимой стеной, только вот идти на уступки не хочет, не принимает её визита радостно. Видеть не хочет. «Мы же придумаем что-то... Вместе.» Иногда Сантьяго кажется ей слишком умным, слишком сосредоточенным и правильным. А это раздражает. Ведь он не остановил ее тогда, не настоял на разумности своих же доводов, а поддался женским уговорам, чарам, красоте и хищному порыву. Кровь ангелов тоже манит, дурманит похлеще любой другой, Изабель это знает, чувствует. Он столкнул её в бездонную пропасть или же помог. Она запуталась, не знает. А теперь, получается, бросает?! Она предпринимает ещё одну попытку, хочет понять, что он хочет и она даст: себя, свою изнывающую и содрогающуюся плоть, деньги? Да не вопрос. Семья Лайтвудов всегда славилась богатством и статью. Но Рафаэль непреклонен. «Я хочу, чтобы ты ушла.» Эхом под горло, в самую воспалённую суть. Толкает его в грудь сильно, начинает кричать. «От тебя все отвернулись. Все, когда так нужны были.» Девушка жмурится, ощущая болезненную пульсацию в мышцах и в висках. Слёзы катятся по бледным щекам, охотница не в силах контролировать свои эмоции, потому что ей нужна эта доза. Один глоток и следующий шаг не будет таким хрупким, стеклянным, неустойчивым. Хватается за клинок Серафима, угрожает, тем самым вызывая у Рафаэля лишь жалость. Ту самую, которая так открыто читалась в глазах у родного брата. Он словно знал, что она одна не справится. Ей нужен его укус. Ей жизненно необходим сам Рафаэль. Клинок выпадает из дрожащих ладоней на пол, Изабель хватает себя за волосы и глотая слёзы уходит прочь. От приступов боли хочется плакать, реветь в такт этой сводящей с ума пульсации, уткнувшись лицом в бледные ладони и уходить, подбирая истоптанную гордость. Раз он не хочет по-хорошему, то будет по-плохому. Лайтвуд идёт в обход мотеля, начинает стучать в запертую дверь, призывая клыкастых самостоятельно. Они ведь чувствуют, ей это знакомо.
— Открывайте! Здесь есть вампиры, я знаю! —  нервные волокна накалены до предела, до точки кипения, невозврата. Что-то подсказывает, что настоящие страдания Изабель еще не ощущала. Они впереди. С каждой прожитой секундой становятся ближе. Её ногти впиваются в кожу ладоней, в груди набатом колотится сердце. Бессилие и безнадега. Девушка занята своей проблемой так сильно, что не замечает на общем фоне, как истошно пульсирует рубин в зачарованном ожерелье на груди, предсказывая подкрадывающуюся опасность. Она не догадывается о том, что на её крик притянулся тот самый демон, которого Алек, Джейс и Клэри пытаются вычислить и обезвредить. Везучая.
— Откройте, пожалуйста... — мольбы ведь должны быть услышаны. Она оставила клинок у Рафаэля и ей нет смысла сейчас вести охоту. Разве что на себя и свои слабости. Одна из сильных воительниц Конклава сейчас рассыпана, раздроблена на части, готовая отдаться целиком и полностью. Ирония судьбы или собственная глупость. Скорее, второй вариант. Она конченая идиотка, спорить с этим сложно. И её призыв был услышан. Сильная хватка за запястья и тычок к ближайшей грязной стене. Она жмурится, сначала не понимая, почему удар не схож с привычками вампира подкрадываться незаметно и со спины. Как только карие глаза распахиваются широко, перед ней предстаёт высший демон, притянувшийся на её слабость из другого измерения.
— Чего ты хочешь от меня? —  она гаснет, теряет внешнюю привлекательность медленно идущими минутами, сгорает изнутри так, что во рту остается вкус пепла. И говорящий перед ней это видит, желая достать Чашу Смерти. Кажется, на ней зациклены ровным счётом все, следуя подобно магниту за далёкой перспективой править всем миром. Он срывает кулон с её шеи грубо, заставляя Лайтвуд включиться в защитную позицию моментально, несмотря на общую слабость и состояние. Несколько точных, прицельных ударов сжатым кулаком прямиком по самодовольной демонской хари и тот отступает назад, более не прижимая её вплотную к шершавой стене. Изабель слишком взвинчена, чтобы рассчитывать силы, и она рвётся в рукопашный бой с нападавшим, ненавидя себя с каждой секундой ещё больше. Надо связаться с Алеком и Институтом, ведь данная цель рядом с ней. Вмешиваются примитивные, в желании защитить девушку, а после появляется незнакомец, который спугивает изначальную цель так ловко и быстро, что Изабель едва успевает удержаться за роллету позади себя, не чувствуя ног. Слишком много сил потрачено на действия и слова. Её не услышали. Пожалуй, она готова была умереть в сражении, плюнуть в лицо этому демоническому придурку и выгрызать свою правду, да только вот ломка не прошла, сковывая и без того трясущееся тело.
— Кто ты? — недоверчиво произносит брюнетка, как только всё заканчивается и тот растворяется множеством стрекоз с места нападения. Неизвестный представляется, ловко пряча клинок серафима в ножны, а после намекает о том, что здесь не безопасно. Лайтвуд снова приходится брать себя в руки, отчаянно пряча всю ту слабость, что так и грезит вырваться на свободу, а после покачивающимся шагом выдвинуться прочь из переулков, поглядывая за новым знакомым Себастьяном.
— Ты следил за ним? Мне нужно вернуться в Институт, я на задании... — лжёт спокойно, почти уверенно, ведь её поглощает жадная, необузданная скверна, и самое поганое, что Изабель всё это нравится, нравится мрачная сторона, нравятся вязкие клубы сизого тумана, куда её тянет войти. Войти и не вернуться. Город пропах поздним вечером, и сигнальные огни проезжающих мимо машин словно просвечивают её насквозь, изнутри. Охотнице становится не по себе от того, что столкновение и знакомство произошло вне самых радужных обстоятельствах её жизни, но ничего не может поделать с собой. Теряется.
— Почему я раньше тебя не встречала? — заметила руны, согласовала все возможные варианты событий и пришла к выводу, что с последними проблемами, кажется, совсем отбилась от кипящей жизни сумеречных охотников, углубившись в свои страдания. Шаги даются с большим трудом, девушка храбриться совсем недолго, пока очередной поворот улиц и переулков не выбивает из неё все силы, заставляя подкоситься ногам и схватиться трясущимся пальцами за выступ стены, удерживая своё положение в шатком равновесии.
— Я признательна за помощь, Себастьян, но мне надо закончить дела. Может ещё свидимся... — Лайтвуд умеет быть зависимой, но не умеет быть слабой. Ей не хочется, чтобы новый светловолосый охотник думал, что всё плохо. Что она отравлена и шлялась по переулкам возле вампирского логова специально в поисках дозы. Проще сослаться на миссию, шпионскую разведку и отвернуться к нему спиной, пытаясь выровнять дыхание и скопить остатки сил в поисках убежища, где она сможет перетерпеть свою ломку прежде, чем о её пропаже спохватится Алек и вся команда. Окна отеля Дюморт темны и неприветливы, словно зияющие дыры в самую бездонную пропасть. Изабель поеживается, потирая ладонями плечи, заботливо сокрытые кожаной курткой. Логово вампиров неприветливо, но так и должно быть. Серое, мрачное, опасное место. Охотница задирает голову, стреляет взглядом по крышам близстоящих домов, напрягает расплывающееся зрение, стараясь придумать хоть что-то хаотичное, ещё не догадываясь о том, что пришедший на помощь юноша и станет спасением. Ей кажется, что за ней следят десятки глаз, сверкают в густой мгле, становятся ближе. Она вздрагивает и оборачивается, видя, что знакомый не сдвинулся с места, словно ждал. Ждал её жеста, чтобы уцепиться и продолжить диалог. «Ты ни чем не сможешь мне помочь, Себастьян. Мне никто не поможет.» Карие глаза смотрят широко, моляще. Лайтвуд сама не замечает за собой этих сокрытых жестов тела и выглядит жалко. Слёзы вновь наполняют глаза, она опускает голову, чтобы потупить взор и не дать слабости вырваться на свободу. Изабель ещё не знает, что смерть от Азазеля была бы сродни спасению. Ведь падать рядом с Себастьяном куда страшнее, ведь назад дороги точно не будет.

Отредактировано Isabelle Lightwood (2018-01-28 16:37:50)

На какой-то момент кажется, что всё произошедшее с ней здесь, в этой замызганной и потасканной подворотне лишь ещё одна форма галлюцинации. Она чётко помнит, когда уходил Алек, ещё несколько раз оборачиваясь и с сочувствием бросая взгляд на её укутанное судорогой тело, растворялся в дыму наваждения. В тот самый момент уютная комната сменилась чёрными, неровными стенами, кривыми трещинами по ним, в которых проступают раскаленные докрасна угли, глубокой пропастью без начала и конца. Ещё немного и кровать перевернется, выбросит её туда, где пахнет смрадом и гнилью. Изабель слышала отчётливо, как брат прикрывает дверь за собой осторожно и вежливо, боясь нарушить и без того шаткое состояние Лайтвуд, но ей в тот самый миг казалось, будто бы он как можно сильнее той хлопает, как отваливаются одна за одной петельки и падают с омерзительным лязгом на пол, скатываясь к её безжизненному, бледному телу. Изабель кричала, старательно пытаясь глотнуть новую порцию такого нужного ей кислорода. Она молила, чтобы всё это наконец-то закончилось. Рассудок шипел и мутился ровно до того момента, пока ей фантомно не начали приходить видения Рафаэля, его статного, аристократического профиля и излишней манерности. Он едва видимо улыбается, делает шаг вперед, встает так близко, что впору задохнуться, наконец-то перестав нуждаться в обычном кислороде и банальной функции дыхания. Дрожь снова сотрясает её тело, гоняет бешено кровь по стянутым жилам, выгибает дугой до первого хруста позвоночника. Вот фантомный призрак опускает свою прохладную ладонь ей на затылок, чуть приподнимает к кровати и окрыляет, давая возможность снова почувствовать себя живой. Только этот самообман собрал по кусочкам и ниточкам крупицы сил, заставив взять себя в руки и подняться с ложа. Потребовалось достаточно усилий для того, чтобы нанести привычный макияж, скрывая немногим бледность лица и убирая градины пота с ровного лба, пришлось добавить оставшуюся энергию для выбора подобающей одежды и вновь поднять своё и без того пошатывающееся тело на высокие каблуки, чтобы предстать перед Рафаэлем во всей красе. Изабель была уверена в том, что если ещё раз наведается в Отель, то ничего не будет. Ничего такого, что сможет вновь привести её на шаткую дорожку безумия, выламывая кости очередной нестерпимой агонией боли. Как только нашлась цель и галлюцинации отступили, вернув туманности мыслей здравие и восприимчивость, она воспользовалась возможностью улизнуть из Института, давая себе обещание, что это будет последний раз. Сколько она смотрела теперь в глаза новому знакомому, которого абсолютно не знает? Секунду? Минуту? Лайтвуд болезненно жмурится на слова о том, что тот не может её так оставить. И очень хочет поднять правую руку перед собой в жесте останавливающем, мол не стоит беспокойства, правда. «Стоит.» Потому что силы все были разом брошены и потрачены на быстроту перемещения в темноте. Она ведь сорвалась с места, как только вечерний образ и макияж был лаконично завершён.  В груди сердце исполняло тревожные скачки, билось об рёбра и отдалённо болело. Ведь врать придётся старшему брату так или иначе. Возможно, теперь с появлением этого Себастьяна, который слишком (должно быть) добродетельный для такой отравленной змеи, как она, ложь будет во благо и нефилим сможет побороться с недугом, ведь каждые новые знакомства так или иначе к чему-то приводят, а результат остаётся единым лишь в момент принятия собственных решений. Но стоит ли? Изабель была быстра, как никогда, роняя остатки собранных за целый день в постели сил, лишь бы добежать. Её несло по узким улочкам, тесным подворотням, низким аркам, лабиринтами знакомого маршрута. Девушка знает теперь его наизусть. Выучила. Хранит в уме, как единственно верный источник истого блага, способного вновь сделать её блистательной и уверенной в себе. В голосе стоящего неподалёку охотника звучит забота? Лайтвуд кажется, что это ещё одна форма издевательской галлюцинации, ведь организм пребывал на резервном источнике выброса энергии за счёт бурлящего адреналина. Не каждый день, знаете ли, удаётся видеть высшего демона Азазеля, да ещё умудриться набить тому морду, оставшись в живых. «Ему я теперь обязана за своё спасение.» Новое обязательство слегка укалывает подсознание смущением, ведь Рафаэлю по большей степени Изабель ничего не должна. Они виделись на обоюдном желании. Прохладный ветер забирается под ворот кожаной куртки, куда-то под густой водопад иссиня-черных волос и освежает, бодрит, вновь напоминая о приятном парфюме Сантьяго, о его манере слегка растягивать слова в разговоре и о... Изабель смотрит в упор на стоящего рядом, чувствуя новую порцию неприязни к самой себе. Та форма заботы у Лидера клана, который в последний момент бросил её без новой порции яда, была похожа в большей степени на издёвку, приправленную чувством жалости. Что видел теперь смотрящий напротив? Сквозь идеально выверенный макияж, длинные ресницы, пухлые алые губы и тёмные глаза, что наблюдал знакомый незнакомец, решаясь всё-таки остаться и помочь? Разве Изабель Лайтвуд выглядит настолько жалобно, что пройти мимо неё не представляется возможным? Все данные чувства, такие как сострадание, жалость, внимание и забота свойственны примитивным. А ещё таким вот новеньким и незнакомым охотникам, которые вероятнее всего просто оказались одновременно в нужном и не нужном месте, спасая её висящую и без того на волоске жизнь. Так поступают те, кто не скупится на проявление эмоций, кто не боится быть раз за разом отвергнутым и брошенным, а ещё тот, кто умеет великолепно исполнять роли, являясь актёром своего кровавого театра, но девушка об этом не знает, а значит спаситель виден ей с иной, искорёженной стороной восприятия. Такие жесты доверия, пожалуй, принимают и являют миру лишь глупцы, которым ещё не раздавили стучащий набатом орган внутри. Изабель уверена с самого детства, что у неё нет сердца. Оно есть и достаточно огромное у Джейса, Алека, Клэри и Саймона. А у неё нету. Если бы оно было, девушка бы давненько раздала его всем в кого влюблялась, но тогда бы она тоже осталась без сердца. Какая ирония. Железное, подобно стали клинку, кредо Лайтвуд не показывать своих эмоций, скрыть всё за маской и никому ничего не говорить. Потому что так легче. Меньше знают - крепче спят. Она будет язвить, прикрывать братьев, делать что-то невозможное и будет, конечно же, спасать мир, задвигая на последний, самый неприметный план свои проблемы, трудности и решения, которые тянут лишь в могилу, а не в райские кущи. Для этого сердце не нужно. Нужна душа, и она у Изабель есть. Израненная, оставленная и покинутая душа, которая завязла в ошибках и не правильных поступках, но...
— Да всё в порядке, правда... — проталкивает сквозь горло девушка, всё ещё пытаясь вытянуть правую руку перед собой так, чтобы остановить последующие стремления Себастьяна что-то предпринять, но всё, что получается сделать, так это чуть дёрнуть кистью подрагивающей руки и снова опустить её, спрятать в рукаве кожаной куртки и силой сжать пальцы, впиваясь ногтями в нежную кожу до алых разводов. Те, кто сердца не имеют или имеют наполовину, Изабель точно знает, врать умеют. По крайней мере, вися на самом краю обрыва, цепляясь дрожащими пальцами за край выступа, который и без того трещит, едва не рассыпавшись в труху, она не станет просить о помощи, потому что сама заварила эту кашу, сама вводила в заблуждение Алека и остальных, сама снова и снова сбегала из Института, лишь бы получить ту самую дозу наркотика, который избавит от этих мучений. «Ты слабачка, Изабель Лайтвуд.» Стоило бы уйти, перестать смотреть на эти безучастные, тёмные глазница-окон Отеля и переждать, как просил Алек, до его скорейшего возвращения. «Он же ведь что-нибудь придумает.» Сцепить зубами простынь, смотать ту в тугой жгут и продолжать кричать до тех пор, пока не сядут или не лопнут голосовые связки, сделав её пребывание в стенах дома менее заметным и болезненным. «Испугалась последствий и побежала за продолжением, ну конечно.» Новая, пружинистая волна тремора закаливает взбудораженное сознание, сковывая последнее в тиски собственных домыслов. Себастьян делает к ней ещё один шаг, протягивает руку и найдя пальцы накрывает слепой волной тепла, которое тело принимает слишком резко, и данное прикосновение ощущается подобно ожогу. И когда она успела кивнуть вместо того, чтобы отрицательно замотать головой и всё-таки предпринять попытку удалиться? Охотница дёргается и покачивается на месте, силясь убрать пальцы, дать всем своим видом понять, что не стоит. Ведь переулки почти позади, впереди блестящая полоса дороги, проезжающие машины и город, кишащий примитивными. Она найдёт дорогу назад, она справится и пообещает себе, если надо будет выжигать новую руну клятвы на гибком теле, лишь бы всё это не повторялось, лишь бы греховный демон Нижнего мира вновь не сбил с пути истинного, запутав разум, перетасовав все карты с выигрышем в свою сторону. Она её обязательно выжжет, чтобы осталось болезненным, мучительным напоминанием о том, что существам с ангельской кровью противопоказано якшаться с жителями Нижнего мира в том русле, в котором привыкла она, считая свободу действий и все эти игры в рамках закона Конклава. Наверное, просто в её сознании давно простроился свой постулат и Изабель Лайтвуд умела до поры до времени делить мир не только на чёрное и белое. Мариз однажды брезгливо подметила, что Изабель — избалованная и самовлюбленная девчонка, упертая, чересчур упрямая, своенравная. Без злого умысла или желания обидеть. Просто озвучила сложившийся факт. Прямая она, лепит всё, что думает. А сейчас что бы заметила? Смогла бы принять свою запутавшуюся, отвергнутую, застрявшую в грехах дочь, подобно безобидной бабочке в паутинном коконе? Выпотрошенная, изможденная, похожая на синюшный призрак с тонкой кожей, словно папирусная бумага старинных веков. Алек, конечно, скрывает от строгих и безапелляционных родителей её порочное состояние, запятнанность тела и души. До поры, до времени, сама брюнетка это великолепно понимает и всеми силами пытается решить сложившуюся ситуацию самостоятельно, не выдавая новую волну тревоги у семьи. На деле же, её раз за разом поглощает скверна, и самое поганое, что Изабель всё это нравится, нравится тёмная сторона медали, нравятся вязкие клубы сизого тумана, куда её тянет войти. Войти и не вернуться, отдавшись вампиру на растерзание.
— Ладно, но при условии, что ты не позволишь себе думать, будто я так с каждым встречным... — подрагивающие губы кривит странная усмешка. Лайтвуд противно всё, что происходит. Ещё больше ей противно от осознания, что она в замкнутом круге и бежать больше некуда: приехали. «Может ну его... эти формальности и сразу изгнание с болезненным лишением рун?» Девушка непроизвольно дергается, как дергалась всегда. Одно мгновение. А следующее — его рука является опорой нужной, правильной, на удивление удобной в сгибе своём и брюнетка позволяет напряжённым струнам плеча расправиться, немного отдаться прохладному порыву воздуха и ощущая ознобу от накатившей слабости утонуть в голосе своего нового знакомого, который является прекрасным рассказчиком, увлекая её от посмеивающегося логова вампиров, где в отражении немых стёкл Рафаэль смотрит на чёрное небо и молится, стараясь залечить боль умершей души своим, несомненно, правильным решением. Каждый шаг неумолимо приближается Изабель к усталости, которая перемежается и переплетается с болью в каждой клеточке тела, что та продолжает на автомате скрывать, будто бы сильнее прижавшись к предложенной руке, она и впрямь похожа на раненную, а может и пострадавшую в битве. Благо, Себастьян не задаёт лишних вопросах, рисуя словами огненные краски осени, себя в таком утонченном пальто в тонкий, классический принт поверх, что Лайтвуд поддаётся этому умению вещать и представляет, как они могли бы познакомиться немного в другой обстановке: она шла бы припеваючи в магазин за очередным обновлением для своего лопающегося, безразмерного гардероба, а он читал газету и пил на ходу кофе, столкнувшись подобно сюжету книжного, нелепого романа. Они бы обменялись неловкими взглядами, нервными улыбками и позже номерами телефонов, а после обязательно бы встретились ещё раз, чтобы испить латте с сиропом из лесных ягод и обсудить последние новости сумеречного мира. «Всё слишком идеально, чтобы быть правдой. Если это моя очередная иллюзия, то пусть она не кончается.» Перекрёстки сменялись один за одним, иногда чертились рваными переходами и срезанным маршрутом, девушка не запоминала дороги и почти не цеплялась за ориентиры, лишь не уставала следить за своими ногами, далеко не синхронно переставляемыми в шагах. Себастьян приводит её в свой дом, распахивает двери и не перестаёт шутить, почти моментально сменяя одну гримасу острых, правильных черт лица, на другую. Изабель вымученно улыбается и проходит, всё же решаясь освободить ноющие лодыжки из высоких, лакированных сапог на длинной, мерцающей шпильке. Она знакома с этикетом и проходить в уличной обуви ей не позволяет воспитание, потому что у охотника в доме чисто, хоть и весьма просторно, без лишней компоновки и, кажется, лишь только то, что необходимо. Её подламывает иссушенность и усталость. Дозы вампирского яда не последовало, плечо отзывается тугой, взвинченной болью, как только охотница осматривается, слишком резко пытаясь уловить взмах руки хозяина квартиры, который демонстрирует всё, будто на ладони. Не прячет и сам не прячется. В его действиях словно отсутствует привязка к скованности, ограниченность. А вот Изабель стремится к дивану, чтобы присесть и сжать ладони в замок, которые норовят выскользнуть под накатывающей дрожью.
— Если тебя не затруднит, конечно. — естественно, чай не поможет решить её проблемы, не улучшит самочувствие и не сделает её жизнь вновь такой же кипящей, бодрящей и независимой. Но во рту пересохло, язык почти прилип к нёбу и первые капли ледяного пота вновь заструились по лбу и вискам, предательски выдавая ухудшение самочувствия спасённой. Изабель умеет завидовать, потому что сама проиграла. Сдалась, подсев на эту зависимость и потеряла себя, свою самоуверенность и гордость. Перестала быть сильной и опустила руки, в тот самый миг погибнув под взглядом чарующих, вампирских глаз. Себастьян выглядит легко, будто парит над землёй и в каждом его действии нет злого умысла. По крайней мере, Изабель теперь есть с чем сравнивать и она это невольно делает, замечая, как печётся спаситель о том, чтобы приглашённой было уютно и комфортно.
— На долго ты остановился в Нью-Йорке? Есть план, как выловить этого демона вновь? — ей абсолютно не нужно, чтобы чужое внимание было направлено на её суть и естество. Слишком прогнило оно, искорежено. Стоит заботиться в ответ о том, кто так любезно предложил ей свой кров и чай. Если кто и играет в игру, так это она - сломленная, но не убитая. Лайтвудов так воспитывали, что плакаться в жилетку и просить о помощи с протянутой рукой не стоит, последнюю могут отрубить за слабость. И брюнетка после заданного вопроса чуть хмурится, переводя взгляд на руку, где удобно располагался змеиный браслет, к сожалению, холодом корпуса не оттягивая озноб. «Надо просто пережить это. С долбанным чаем и этим приезжим Себастьяном. Он весьма любезен со мной.» Она почти улыбается, правда измучено, губы надламываются в попытке выглядеть рутинно и спокойно. Девушка издаёт тихий выдох и держит спину неестественно прямо. Так, словно очень беспокоится о своей осанке и в целом позе корпуса, словно в спину вогнали симметрично два внушительных штыря. Позади Себастьяна люстра снова начинает предательски качаться и Иззи опускает взгляд, уводит его и очень хочет зажмуриться, предвкушая новую порцию своего личного ада на земле.

Отредактировано Isabelle Lightwood (2018-02-01 07:50:56)